Page 46 - Очарованный странник

И с этим принагнулся, и все что-то у себя в штампах в кармашке долго искал, и,
наконец, что-то оттуда достает. Гляжу, это вот такохонький махонький-махонький кусочек
сахарцу, и весь в сору, видно оттого, что там долго валялся. Обобрал он с него коготками
этот сор, пообдул и говорит:
- Раскрой рот.
Я говорю:
"Зачем?" - а сам рот раззявил. А он воткнул мне тот сахарок в губы и говорит:
- Соси, - говорит, - смелее, это магнитный сахар-ментор: он тебя подкрепит.
Я уразумел, что хоть это и по-французски он говорил, но насчет магнетизма, и больше
его не спрашиваю, а занимаюсь, сахар сосу, а кто мне его дал, того уже не вижу.
Отошел ли он куда впотьмах в эту минуту или так куда провалился, лихо его ведает, но
только я остался один и совсем сделался в своем понятии и думаю: чего же мне его ждать?
мне теперь надо домой идти. Но опять дело: не знаю - на какой я такой улице нахожусь и что
это за дом, у которого я стою? И думаю: да уже дом ли это? может быть, это все мне только
кажется, а все это наваждение... Теперь ночь, - все спят, а зачем тут свет?.. Ну, а лучше, мол,
попробовать... зайду посмотрю, что здесь такое: если тут настоящие люди, так я у них дорогу
спрошу, как мне домой идти, а если это только обольщение глаз, а не живые люди... так что
же опасного? я скажу: "Наше место свято: чур меня" - и все рассыпется.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Вхожу я с такою отважною решимостью на крылечко, перекрестился и зачурался,
ничего: дом стоит, не шатается, и вижу: двери отворены, и впереди большие длинные сени, а
в глубине их на стенке фонарь со свечою светит. Осмотрелся я и вижу налево еще две двери,
обе циновкой обиты, и над ними опять этакие подсвечники с зеркальными звездочками. Я и
думаю: что же это такое за дом: трактир как будто не трактир, а видно, что гостиное место, а
какое - не разберу. Но только вдруг вслушиваюсь, и слышу, что из-за этой циновочной двери
льется песня... томная-претомная, сердечнейшая, и поет ее голос, точно колокол малиновый,
так за душу и щипет, так и берет в полон. Я и слушаю и никуда далее не иду, а в это время
дальняя дверка вдруг растворяется, и я вижу, вышел из нее высокий цыган в шелковых
штанах, а казакин бархатный, и кого-то перед собою скоро выпроводил в особую дверь под
дальним фонарем, которую я спервоначала и не заметил. Я, признаться, хоть не хорошо
рассмотрел, кого это он спровадил, но показалось мне, что это он вывел моего магнетизера и
говорит ему вслед:
- Ладно, ладно, не обижайся, любезный, на этом полтиннике, а завтра приходи: если
нам от него польза будет, так мы тебе за его приведение к нам еще прибавим.
И с этим дверь на защелку защелкнул и бегит ко мне будто ненароком, отворяет передо
мною дверь, что под зеркальцем, и говорит:
- Милости просим, господин купец, пожалуйте наших песен послушать! Голоса есть
хорошие.
И с этим дверь перед мною тихо навстежь распахнул... Так, милостивые государи, меня
и обдало не знаю чем, но только будто столь мне сродным, что я вдруг весь там очутился,
комната этакая обширная, но низкая, и потолок повихнут, пузом вниз лезет, все темно,
закоптело, и дым от табаку такой густой, что люстра наверху висит, так только чуть ее знать,
что она светится. А внизу в этом дымище люди... очень много, страсть как много людей, и
перед ними этим голосом, который я слышал, молодая цыганка поет. Притом, как я взошел,
она только последнюю штучку тонко-претонко, нежно дотянула и спустила на нет, и голосок
у нее замер... Замер ее голосок, и с ним в одно мановение точно все умерло... Зато через
минуту все как вскочат, словно бешеные, и ладошами плещут и кричат. А я только
удивляюсь: откуда это здесь так много народу и как будто еще все его больше и больше из
дыму выступает? "Ух, - думаю, - да не дичь ли это какая-нибудь вместо людей?" Но только
вижу я разных знакомых господ ремонтеров и заводчиков и так просто богатых купцов и
помещиков узнаю, которые до коней охотники, и промежду всей этой публики цыганка
ходит этакая... даже нельзя ее описать как женщину, а точно будто как яркая змея, на хвосте