Page 91 - Отцы и дети

– Ведь у вас совесть чиста? – спросил он ее.
– Отчего же ей не быть чистою? – шепнула она.
– Мало ли отчего! Впрочем, перед кем можете вы быть виноватою? Передо мной? Это
невероятно. Перед другими лицами здесь в доме? Это тоже дело несбыточное. Разве перед
братом? Но ведь вы его любите?
– Люблю.
– Всей душой, всем сердцем?
– Я Николая Петровича всем сердцем люблю.
– Право? Посмотрите-ка на меня, Фенечка (он в первый раз так называл ее…). Вы
знаете – большой грех лгать!
– Я не лгу, Павел Петрович. Мне Николая Петровича не любить – да после этого мне и
жить не надо!
– И ни на кого вы его не променяете?
– На кого ж могу я его променять?
– Мало ли на кого! Да вот хоть бы на этого господина, что отсюда уехал.
Фенечка встала.
– Господи боже мой, Павел Петрович, за что вы меня мучите? Что я вам сделала? Как
это можно такое говорить?..
– Фенечка, – промолвил печальным голосом Павел Петрович, – ведь я видел…
– Что вы видели-с?
– Да там… в беседке.
Фенечка зарделась вся до волос и до ушей.
– А чем же я тут виновата? – произнесла она с трудом.
Павел Петрович приподнялся.
– Вы не виноваты? Нет? Нисколько?
– Я Николая Петровича одного на свете люблю и век любить буду! – проговорила с
внезапною силой Фенечка, между тем как рыданья так и поднимали ее горло, – а что вы
видели, так я на Страшном суде скажу, что вины моей в том нет и не было, и уж лучше мне
умереть сейчас, коли меня в таком деле подозревать могут, что я перед моим благодетелем,
Николаем Петровичем…
Но тут голос изменил ей, и в то же время она почувствовала, что Павел Петрович
ухватил и стиснул ее руку… Она посмотрела на него, и так и окаменела. Он стал еще
бледнее прежнего; глаза его блистали, и, что всего было удивительнее, тяжелая, одинокая
слеза катилась по его щеке.
– Фенечка! – сказал он каким-то чудным шепотом, – любите, любите моего брата! Он
такой добрый, хороший человек! Не изменяйте ему ни для кого на свете, не слушайте ничьих
речей! Подумайте, что может быть ужаснее, как любить и не быть любимым! Не покидайте
никогда моего бедного Николая!
Глаза высохли у Фенечки, и страх ее прошел, до того велико было ее изумление. Но что
сталось с ней, когда Павел Петрович, сам Павел Петрович прижал ее руку к своим губам и
так и приник к ней, не целуя ее и только изредка судорожно вздыхая…
«Господи! – подумала она, – уж не припадок ли с ним?..»
А в это мгновение целая погибшая жизнь в нем трепетала.
Лестница заскрипела под быстрыми шагами… Он оттолкнул ее от себя прочь и
откинулся головой на подушку. Дверь растворилась – и веселый, свежий, румяный появился
Николай Петрович. Митя, такой же свежий и румяный, как и отец, подпрыгивал в одной
рубашечке на его груди, цепляясь голыми ножками за большие пуговицы его деревенского
пальто.
Фенечка так и бросилась к нему и, обвив руками и его и сына, припала головой к его
плечу. Николай Петрович удивился: Фенечка, застенчивая и скромная, никогда не ласкалась
к нему в присутствии третьего лица.
– Что с тобой? – промолвил он и, глянув на брата, передал ей Митю. – Ты не хуже себя