Page 131 - Преступление и наказание

что он там наговорил вчера в трактире, хоть и умно… гм! О каком-то покойнике и о какой-то
девице он действительно мне что-то говорил вчера, когда мы шли домой, но я не понял ни
слова… А впрочем, и я сам вчера…
— Лучше всего, маменька, пойдемте к нему сами и там, уверяю вас, сразу увидим, что
делать. Да к тому же пора, — господи! Одиннадцатый час! — вскрикнула она, взглянув на
свои великолепные золотые часы с эмалью, висевшие у ней на шее на тоненькой
венецианской цепочке и ужасно не гармонировавшие с остальным нарядом. «Женихов
подарок», — подумал Разумихин.
— Ах, пора!.. Пора, Дунечка, пора! — тревожно засуетилась Пульхерия
Александровна, — еще подумает, что мы со вчерашнего сердимся, что так долго нейдем. Ах,
боже мой!
Говоря это, она суетливо набрасывала на себя мантилью и надевала шляпку; Дунечка
тоже оделась. Перчатки на ней были не только заношенные, но даже изодранные, что
заметил Разумихин, а между тем эта явная бедность костюма даже придавала обеим дамам
вид какого-то особенного достоинства, что всегда бывает с теми, кто умеет носить бедное
платье. Разумихин с благоговением смотрел на Дунечку и гордился, что поведет ее. «Та
королева, — думал он про себя, — которая чинила свои чулки в тюрьме, 36 уж конечно, в ту
минуту смотрела настоящею королевой и даже более, чем во время самых пышных торжеств
и выходов».
— Боже мой! — воскликнула Пульхерия Александровна, — думала ли я, что буду
бояться свидания с сыном, с моим милым, милым Родей, как теперь боюсь!.. Я боюсь,
Дмитрий Прокофьич! — прибавила она, робко взглянув на него.
— Не бойтесь, маменька, — сказала Дуня, целуя ее, — лучше верьте в него. Я верю.
— Ах, боже мой! Я верю тоже, а всю ночь не спала! — вскричала бедная женщина.
Они вышли на улицу.
— Знаешь, Дунечка, как только я к утру немного заснула, мне вдруг приснилась
покойница Марфа Петровна… и вся в белом… подошла ко мне, взяла за руку, а сама головой
качает на меня, и так строго, строго, как будто осуждает… К добру ли это? Ах, боже мой,
Дмитрий Прокофьич, вы еще не знаете: Марфа Петровна умерла!
— Нет, не знаю; какая Марфа Петровна?
— Скоропостижно! И представьте себе…
— После, маменька, — вмешалась Дуня, — ведь они еще не знают, кто такая Марфа
Петровна.
— Ах, не знаете? А я думала, вам всё уж известно. Вы мне простите, Дмитрий
Прокофьич, у меня в эти дни просто ум за разум заходит. Право, я вас считаю как бы за
провидение наше, а потому так и убеждена была, что вам уже всё известно. Я вас как за
родного считаю… Не осердитесь, что так говорю. Ах, боже мой, что это у вас правая рука!
Ушибли?
— Да, ушиб, — пробормотал осчастливленный Разумихин.
— Я иногда слишком уж от сердца говорю, так что Дуня меня поправляет… Но, боже
мой, в какой он каморке живет! Проснулся ли он, однако? И эта женщина, хозяйка его,
считает это за комнату? Послушайте, вы говорите, он не любит сердца выказывать, так что я,
может быть, ему и надоем моими… слабостями?.. Не научите ли вы меня, Дмитрий
Прокофьич? Как мне с ним? Я, знаете, совсем как потерянная хожу.
— Не расспрашивайте его очень об чем-нибудь, если увидите, что он морщится;
особенно про здоровье очень не спрашивайте: не любит.
— Ах, Дмитрий Прокофьич, как тяжело быть матерью! Но вот и эта лестница… Какая
ужасная лестница!

36 …королева… которая чинила свои чулки в тюрьме — жена Людовика XVI, Мария-Антуанетта, во время
Великой французской революции.