Page 133 - Преступление и наказание

первоначальные, так сказать, коренные причины, влиявшие на зарождение вашего
болезненного состояния, тогда и вылечитесь, не то будет даже и хуже. Этих первоначальных
причин я не знаю, но вам они должны быть известны. Вы человек умный и, уж конечно, над
собой наблюдали. Мне кажется, начало вашего расстройства совпадает отчасти с выходом
вашим из университета. Вам без занятий оставаться нельзя, а потому труд и твердо
поставленная перед собою цель, мне кажется, очень бы могли вам помочь.
— Да, да, вы совершенно правы… вот я поскорей поступлю в университет, и тогда всё
пойдет… как по маслу…
Зосимов, начавший свои умные советы отчасти и для эффекта перед дамами, был,
конечно, несколько озадачен, когда, кончив речь и взглянув на своего слушателя, заметил в
лице его решительную насмешку. Впрочем, это продолжалось мгновение. Пульхерия
Александровна тотчас же принялась благодарить Зосимова, в особенности за вчерашнее
ночное посещение их в гостинице.
— Как, он у вас был и ночью? — спросил Раскольников, как будто встревожившись. —
Стало быть, и вы тоже не спали после дороги?
— Ах, Родя, ведь это всё только до двух часов было. Мы с Дуней и дома-то раньше
двух никогда не ложились.
— Я тоже не знаю, чем его благодарить, — продолжал Раскольников, вдруг нахмурясь
и потупясь. — Отклонив вопрос денежный, — вы извините, что я об этом упомянул
(обратился он к Зосимову), — я уж и не знаю, чем это я заслужил от вас такое особенное
внимание? Просто не понимаю… и… и оно мне даже тяжело, потому что непонятно: я вам
откровенно высказываю.
— Да вы не раздражайтесь, — засмеялся через силу Зосимов, — предположите, что вы
мой первый пациент, ну, а наш брат, только что начинающий практиковать, своих первых
пациентов, как собственных детей, любит, а иные почти в них влюбляются. А я ведь
пациентами-то не богат.
— Я уж не говорю про него, — прибавил Раскольников, указывая на Разумихина, — а
тоже, кроме оскорблений и хлопот, ничего от меня не видал.
— Эк ведь врет! Да ты в чувствительном настроении, что ли, сегодня? — крикнул
Разумихин.
Он увидал бы, если б был проницательнее, что чувствительного настроения тут отнюдь
не было, а было даже нечто совсем напротив. Но Авдотья Романовна это заметила. Она
пристально и с беспокойством следила за братом.
— Про вас же, маменька, я и говорить не смею, — продолжал он, будто заученный с
утра урок, — сегодня только мог я сообразить сколько-нибудь, как должны были вы здесь,
вчера, измучиться в ожидании моего возвращения. — Сказав это, он вдруг, молча и с
улыбкой, протянул руку сестре. Но в улыбке этой мелькнуло на этот раз настоящее
неподдельное чувство. Дуня тотчас же схватила и горячо пожала протянутую ей руку,
обрадованная и благодарная. В первый раз обращался он к ней после вчерашней размолвки.
Лицо матери осветилось восторгом и счастьем при виде этого окончательного и бессловного
примирения брата с сестрой.
— Вот за это-то я его и люблю! — прошептал всё преувеличивающий Разумихин,
энергически повернувшись на стуле. — Есть у него эти движения!..
«И как это у него всё хорошо выходит, — думала мать про себя, — какие у него
благородные порывы, и как он просто, деликатно кончил всё это вчерашнее недоумение с
сестрой — тем только, что руку протянул в такую минуту да поглядел хорошо… И какие у
него глаза прекрасные, и какое всё лицо прекрасное!.. Он собой даже лучше Дунечки… Но,
боже мой, какой у него костюм, как он ужасно одет! У Афанасия Ивановича в лавке Вася,
рассыльный, лучше одет!.. И так бы вот, так бы, кажется, и бросилась к нему, и обняла его,
и… заплакала, — а боюсь, боюсь… какой-то он, господи!.. Вот ведь и ласково говорит, а
боюсь! Ну чего я боюсь?..»
— Ах, Родя, ты не поверишь, — подхватила она вдруг, спеша ответить на его