Page 138 - Преступление и наказание

что хочется благодетельствовать! О, низкие характеры! Они и любят, точно ненавидят… О,
как я… ненавижу их всех!»
— Одним словом, я выхожу за Петра Петровича, — продолжала Дунечка, — потому
что из двух зол выбираю меньшее. Я намерена честно исполнить всё, чего он от меня
ожидает, а стало быть, его не обманываю… Зачем ты так сейчас улыбнулся?
Она тоже вспыхнула, и в глазах ее мелькнул гнев.
— Всё исполнишь? — спросил он, ядовито усмехаясь.
— До известного предела. И манера, и форма сватовства Петра Петровича показали
мне тотчас же, чего ему надобно. Он, конечно, себя ценит, может быть, слишком высоко, но
я надеюсь, что он и меня ценит… Чего ты опять смеешься?
— А чего ты опять краснеешь? Ты лжешь, сестра, ты нарочно лжешь, по одному только
женскому упрямству, чтобы только на своем поставить передо мной… Ты не можешь
уважать Лужина: я видел его и говорил с ним. Стало быть, продаешь себя за деньги, и, стало
быть, во всяком случае поступаешь низко, и я рад, что ты, по крайней мере, краснеть
можешь!
— Неправда, не лгу!.. — вскричала Дунечка, теряя всё хладнокровие, — я не выйду за
него, не быв убеждена, что он ценит меня и дорожит мной; не выйду за него, не быв твердо
убеждена, что сама могу уважать его. К счастию, я могу в этом убедиться наверно, и даже
сегодня же. А такой брак не есть подлость, как ты говоришь! А если бы ты был и прав, если
б я действительно решилась на подлость, — разве не безжалостно с твоей стороны так со
мной говорить? Зачем ты требуешь от меня геройства, которого и в тебе-то, может быть,
нет? Это деспотизм, это насилие! Если я погублю кого, так только себя одну… Я еще никого
не зарезала!.. Что ты так смотришь на меня? Что ты так побледнел? Родя, что с тобой? Родя,
милый!..
— Господи! До обморока довела! — вскричала Пульхерия Александровна.
— Нет, нет… вздор… ничего!.. Немного голова закружилась. Совсем не обморок…
Дались вам эти обмороки!.. Гм! да… что бишь я хотел? Да: каким образом ты сегодня же
убедишься, что можешь уважать его и что он… ценит, что ли, как ты сказала? Ты, кажется,
сказала, что сегодня? Или я ослышался?
— Маменька, покажите брату письмо Петра Петровича, — сказала Дунечка.
Пульхерия Александровна дрожащими руками передала письмо. Он с большим
любопытством взял его. Но прежде чем развернуть, он вдруг как-то с удивлением посмотрел
на Дунечку.
— Странно, — проговорил он медленно, как бы вдруг пораженный новою мыслию, —
да из чего я так хлопочу? Из чего весь крик? Да выходи за кого хочешь!
Он говорил как бы для себя, но выговорил вслух и несколько времени смотрел на
сестру, как бы озадаченный.
Он развернул наконец письмо, всё еще сохраняя вид какого-то странного удивления;
потом медленно и внимательно начал читать и прочел два раза. Пульхерия Александровна
была в особенном беспокойстве; да и все ждали чего-то особенного.
— Это мне удивительно, — начал он после некоторого раздумья и передавая письмо
матери, но не обращаясь ни к кому в частности, — ведь он по делам ходит, адвокат, и
разговор даже у него такой… с замашкой, — а ведь как безграмотно пишет.
Все пошевелились; совсем не того ожидали.
— Да ведь они и все так пишут, — отрывисто заметил Разумихин.
— Ты разве читал?
— Да.
— Мы показывали, Родя, мы… советовались давеча, — начала сконфузившаяся
Пульхерия Александровна.
— Это, собственно, судейский слог, — перебил Разумихин, — судейские бумаги до сих
пор так пишутся.
— Судейский? Да, именно судейский, деловой… Не то чтоб уж очень безграмотно, да и