Page 139 - Преступление и наказание

не то чтоб уж очень литературно; деловой!
— Петр Петрович и не скрывает, что учился на медные деньги, и даже хвалится тем,
что сам себе дорогу проложил, — заметила Авдотья Романовна, несколько обиженная новым
тоном брата.
— Что ж, если хвалится, так и есть чем, — я не противоречу. Ты, сестра, кажется,
обиделась, что я из всего письма такое фривольное замечание извлек, и думаешь, что я
нарочно о таких пустяках заговорил, чтобы поломаться над тобой с досады. Напротив, мне,
по поводу слога, пришло в голову одно совсем не лишнее, в настоящем случае, замечание.
Там есть одно выражение: «пеняйте на себя», поставленное очень знаменательно и ясно, и,
кроме того, есть угроза, что он тотчас уйдет, если я приду. Эта угроза уйти — всё равно что
угроза вас обеих бросить, если будете непослушны, и бросить теперь, когда уже в Петербург
вызвал. Ну, как ты думаешь: можно ли таким выражением от Лужина так же точно
обидеться, как если бы вот он написал (он указал на Разумихина), али Зосимов, али из нас
кто-нибудь?
— Н-нет, — отвечала Дунечка, оживляясь, — я очень поняла, что это слишком наивно
выражено и что он, может быть, только не мастер писать… Это ты хорошо рассудил, брат. Я
даже не ожидала…
— Это по-судейски выражено, а по-судейски иначе написать нельзя, и вышло грубее,
чем, может быть, он хотел. Впрочем, я должен тебя несколько разочаровать: в этом письме
есть еще одно выражение, одна клевета на мой счет, и довольно подленькая. Я деньги отдал
вчера вдове, чахоточной и убитой, и не «под предлогом похорон», а прямо на похороны, и не
в руки дочери — девицы, как он пишет, «отъявленного поведения» (и которую я вчера в
первый раз в жизни видел), а именно вдове. Во всем этом я вижу слишком поспешное
желание меня размарать и с вами поссорить. Выражено же опять по-судейски, то есть с
слишком явным обнаружением цели и с поспешностью весьма наивною. Человек он умный,
но чтоб умно поступать — одного ума мало. Всё это рисует человека и… не думаю, чтоб он
тебя много ценил. Сообщаю же тебе единственно для назидания, потому что искренно
желаю тебе добра…
Дунечка не отвечала; решение ее было еще давеча сделано, она ждала только вечера.
— Так как же ты решаешься, Родя? — спросила Пульхерия Александровна, еще более
давешнего обеспокоенная его внезапным, новым, деловым тоном речи.
— Что это: «решаешься»?
— Да вот Петр Петрович-то пишет, чтобы тебя не было у нас вечером и что он уйдет…
коли ты придешь. Так как же ты… будешь?
— Это уж, конечно, не мне решать, а, во-первых, вам, если такое требование Петра
Петровича вас не обижает, а во-вторых, Дуне, если она тоже не обижается. А я сделаю, как
вам лучше, — прибавил он сухо.
— Дунечка уже решилась, и я вполне с ней согласна, — поспешила вставить Пульхерия
Александровна.
— Я решила просить тебя, Родя, настоятельно просить непременно быть у нас на этом
свидании, — сказала Дуня, — придешь?
— Приду.
— Я и вас тоже прошу быть у нас в восемь часов, — обратилась она к Разумихину. —
Маменька, я их тоже приглашаю.
— И прекрасно, Дунечка. Ну, уж как вы там решили, — прибавила Пульхерия
Александровна, — так уж пусть и будет. А мне и самой легче; не люблю притворяться и
лгать; лучше будем всю правду говорить… Сердись, не сердись теперь Петр Петрович!

IV