Page 156 - Преступление и наказание

игривенькая… психологическая-с… Ведь вот-с, когда вы вашу статейку-то сочиняли, — ведь
уж быть того не может, хе-хе! чтобы вы сами себя не считали, ну хоть на капельку, — тоже
человеком «необыкновенным» и говорящим новое слово, — в вашем то есть смысле-с…
Ведь так-с?
— Очень может быть, — презрительно ответил Раскольников.
Разумихин сделал движение.
— А коль так-с, то неужели вы бы сами решились — ну там ввиду житейских
каких-нибудь неудач и стеснений или для споспешествования как-нибудь всему
человечеству — перешагнуть через препятствие-то?.. Ну, например, убить и ограбить?..
И он как-то вдруг опять подмигнул ему левым глазом и рассмеялся неслышно, —
точь-в-точь как давеча.
— Если б я и перешагнул, то уж, конечно, бы вам не сказал, — с вызывающим,
надменным презрением ответил Раскольников.
— Нет-с, это ведь я так только интересуюсь, собственно, для уразумения вашей статьи,
в литературном только одном отношении-с…
«Фу, как это явно и нагло!» — с отвращением подумал Раскольников.
— Позвольте вам заметить, — отвечал он сухо, — что Магометом иль Наполеоном я
себя не считаю… ни кем бы то ни было из подобных лиц, следственно, и не могу, не быв
ими, дать вам удовлетворительного объяснения о том, как бы я поступил.
— Ну, полноте, кто ж у нас на Руси себя Наполеоном теперь не считает? — с страшною
фамильярностию произнес вдруг Порфирий. Даже в интонации его голоса было на этот раз
нечто уж особенно ясное.
— Уж не Наполеон ли какой будущий и нашу Алену Ивановну на прошлой неделе
топором укокошил? — брякнул вдруг из угла Заметов.
Раскольников молчал и пристально, твердо смотрел на Порфирия. Разумихин мрачно
нахмурился. Ему уж и прежде стало как будто что-то казаться. Он гневно посмотрел кругом.
Прошла минута мрачного молчания. Раскольников повернулся уходить.
— Вы уж уходите! — ласково проговорил Порфирий, чрезвычайно любезно протягивая
руку. — Очень, очень рад знакомству А насчет вашей просьбы не имейте и сомнения.
Так-таки и напишите, как я вам говорил. Да лучше всего зайдите ко мне туда сами…
как-нибудь на днях… да хоть завтра. Я буду там часов этак в одиннадцать, наверно. Всё и
устроим… поговорим… Вы же, как один из последних, там бывших, может, что-нибудь и
сказать бы нам могли… — прибавил он с добродушнейшим видом.
— Вы хотите меня официально допрашивать, со всею обстановкой? — резко спросил
Раскольников.
— Зачем же-с? Покамест это вовсе не требуется. Вы не так поняли. Я, видите ли, не
упускаю случая и… и со всеми закладчиками уже разговаривал… от иных отбирал
показания… а вы, как последний… Да вот, кстати же! — вскрикнул он, чему-то внезапно
обрадовавшись, — кстати вспомнил, что ж это я!.. — повернулся он к Разумихину, — вот
ведь ты об этом Николашке мне тогда уши промозолил… ну, ведь и сам знаю, сам знаю, —
повернулся он к Раскольникову, — что парень чист, да ведь что ж делать, и Митьку вот
пришлось обеспокоить… вот в чем дело-с, вся-то суть-с: проходя тогда по лестнице…
позвольте: ведь вы в восьмом часу были-с?
— В восьмом, — отвечал Раскольников, неприятно почувствовав в ту же секунду, что
мог бы этого и не говорить.
— Так проходя-то в восьмом часу-с, по лестнице-то, не видали ль хоть вы, во втором-то
этаже, в квартире-то отворенной — помните? — двух работников или хоть одного из них?
Они красили там, не заметили ли? Это очень, очень важно для них!..
— Красильщиков? Нет, не видал… — медленно и как бы роясь в воспоминаниях
отвечал Раскольников, в тот же миг напрягаясь всем существом своим и замирая от муки
поскорей бы отгадать, в чем именно ловушка, и не просмотреть бы чего? — Нет, не видал, да
и квартиры такой, отпертой, что-то не заметил… а вот в четвертом этаже (он уже вполне