Page 153 - Преступление и наказание

десять или сто человек, чтобы сделать известными свои открытия всему человечеству. Из
этого, впрочем, вовсе не следует, чтобы Ньютон имел право убивать кого вздумается,
встречных и поперечных, или воровать каждый день на базаре. Далее, помнится мне, я
развиваю в моей статье, что все… ну, например, хоть законодатели и установители
человечества, начиная с древнейших, продолжая Ликургами, Солонами, Магометами,
Наполеонами и так далее, все до единого были преступники, уже тем одним, что, давая
новый закон, тем самым нарушали древний, свято чтимый обществом и от отцов
перешедший, и, уж конечно, не останавливались и перед кровью, если только кровь (иногда
совсем невинная и доблестно пролитая за древний закон) могла им помочь. Замечательно
даже, что большая часть этих благодетелей и установителей человечества были особенно
страшные кровопроливцы. Одним словом, я вывожу, что и все, не то что великие, но и
чуть-чуть из колеи выходящие люди, то есть чуть-чуть даже способные сказать что-нибудь
новенькое, должны, по природе своей, быть непременно преступниками, — более или менее,
разумеется. Иначе трудно им выйти из колеи, а оставаться в колее они, конечно, не могут
согласиться, опять-таки по природе своей, а по-моему, так даже и обязаны не соглашаться.
Одним словом, вы видите, что до сих пор тут нет ничего особенно нового. Это тысячу раз
было напечатано и прочитано. Что же касается до моего деления людей на обыкновенных и
необыкновенных, то я согласен, что оно несколько произвольно, но ведь я же на точных
цифрах и не настаиваю. Я только в главную мысль мою верю. Она именно состоит в том, что
люди, по закону природы, разделяются вообще на два разряда: на низший (обыкновенных),
то есть, так сказать, на материал, служащий единственно для зарождения себе подобных, и
собственно на людей, то есть имеющих дар или талант сказать в среде своей новое слово.
Подразделения тут, разумеется, бесконечные, но отличительные черты обоих разрядов
довольно резкие: первый разряд, то есть материал, говоря вообще, люди по натуре своей
консервативные, чинные, живут в послушании и любят быть послушными. По-моему, они и
обязаны быть послушными, потому что это их назначение, и тут решительно нет ничего для
них унизительного. Второй разряд, все преступают закон, разрушители или склонны к тому,
судя по способностям. Преступления этих людей, разумеется, относительны и
многоразличны; большею частию они требуют, в весьма разнообразных заявлениях,
разрушения настоящего во имя лучшего. Но если ему надо, для своей идеи, перешагнуть
хотя бы и через труп, через кровь, то он внутри себя, по совести, может, по-моему, дать себе
разрешение перешагнуть через кровь, — смотря, впрочем, по идее и по размерам ее, — это
заметьте. В этом только смысле я и говорю в моей статье об их праве на преступление. (Вы
припомните, у нас ведь с юридического вопроса началось). Впрочем, тревожиться много
нечего: масса никогда почти не признает за ними этого права, казнит их и вешает (более или
менее) и тем, совершенно справедливо, исполняет консервативное свое назначение, с тем,
однако ж, что в следующих поколениях эта же масса ставит казненных на пьедестал и им
поклоняется (более или менее). Первый разряд всегда — господин настоящего, второй
разряд — господин будущего. Первые сохраняют мир и приумножают его численно; вторые
двигают мир и ведут его к цели. И те, и другие имеют совершенно одинаковое право
существовать. Одним словом, у меня все равносильное право имеют, и — vive la guerre
éternelle, 38 — до Нового Иерусалима, разумеется!
— Так вы все-таки верите же в Новый Иерусалим?
— Верую, — твердо отвечал Раскольников; говоря это и в продолжение всей длинной
тирады своей, он смотрел в землю, выбрав себе точку на ковре.
— И-и-и в бога веруете? Извините, что так любопытствую.
— Верую, — повторил Раскольников, поднимая глаза на Порфирия.
— И-и в воскресение Лазаря веруете?
— Ве-верую. Зачем вам всё это?

38 да здравствует вековечная война (франц.) — Ред.