Page 197 - Преступление и наказание
P. 197

было. И не силу же он свою мне бесполезно выказывает и… подсказывает: он гораздо умнее
               для этого! Тут цель другая, какая же? Эй, вздор, брат, пугаешь ты меня и хитришь! Нет у
               тебя доказательств, и не существует вчерашний человек! А ты просто с толку сбить хочешь,
               раздражить  меня  хочешь  преждевременно,  да  в  этом  состоянии  и  прихлопнуть,  только
               врешь,  оборвешься,  оборвешься!  Но  зачем  же,  зачем  же  до  такой  степени  мне
               подсказывать?..  На  больные,  что  ли,  нервы  мои  рассчитываем?..  Нет,  брат,  врешь,
               оборвешься,  хотя  ты  что-то  и  приготовил…  Ну,  вот  и  посмотрим,  что  такое  ты  там
               приготовил».
                     И он скрепился изо всех сил, приготовляясь к страшной и неведомой катастрофе. По
               временам ему хотелось кинуться и тут же на месте задушить Порфирия. Он, еще входя сюда,
               этой злобы боялся. Он чувствовал, что пересохли его губы, сердце колотится, пена запеклась
               на губах. Но он все-таки решился молчать и не промолвить слова до времени. Он понял, что
               это самая лучшая тактика в его положении, потому что не только он не проговорится, но,
               напротив, раздражит молчанием самого врага, и, пожалуй, еще тот ему же проговорится. По
               крайней мере, он на это надеялся.
                     — Нет, вы, я вижу, не верите-с, думаете всё, что я вам шуточки невинные подвожу, —
               подхватил Порфирий, всё более и более веселея и беспрерывно хихикая от удовольствия и
               опять начиная  кружить  по  комнате, —  оно,  конечно,  вы  правы-с;  у  меня и  фигура  уж  так
                                                                                                        56
               самим богом устроена, что только комические мысли в других возбуждает; буффон-с;   но я
               вам вот  что  скажу,  и опять повторю-с,  что  вы,  батюшка,  Родион Романович,  уж  извините
               меня, старика, человек еще молодой-с, так сказать, первой молодости, а потому выше всего
               ум  человеческий  цените,  по примеру  всей  молодежи.  Игривая острота  ума  и отвлеченные
               доводы  рассудка  вас  соблазняют-с.  И  это  точь-в-точь,  как  прежний  австрийский
               гофкригсрат, например, насколько то есть я могу судить о военных событиях: на бумаге-то
               они  и  Наполеона  разбили  и  в  полон  взяли,  и  уж  как  там,  у  себя  в  кабинете,  всё
               остроумнейшим  образом  рассчитали  и  подвели,  а  смотришь,  генерал-то  Мак  и  сдается  со
               всей своей армией, хе-хе-хе!  57   Вижу, вижу, батюшка, Родион Романович, смеетесь вы надо
               мною, что я, такой статский человек, всё из военной истории примерчики подбираю. Да что
               делать, слабость, люблю военное дело, и уж так люблю я читать все эти военные реляции…
               решительно  я  моей  карьерой  манкировал.  Мне  бы  в  военной  служить-с,  право-с.
               Наполеоном-то, может быть, и не сделался бы, ну а майором бы был-с, хе-хе-хе! Ну-с, так я
               вам  теперь,  родимый  мой,  всю  подробную  правду  скажу  насчет  того  то  есть  частного
               случая-то:   действительность и натура, сударь вы мой, есть важная вещь, и ух как иногда
               самый  прозорливейший  расчет  подсекают!  Эй,  послушайте  старика,  серьезно  говорю,
               Родион  Романович  (говоря  это,  едва  ли  тридцатипятилетний  Порфирий  Петрович
               действительно как будто вдруг весь состарился: даже голос его изменился, и как-то весь он
               скрючился), — к тому же я человек откровенный-с… Откровенный я человек или нет? Как
               по-вашему?  Уж  кажется,  что  вполне:  этакие-то  вещи  вам  задаром  сообщаю,  да  еще
               награждения  за  это  не  требую,  хе-хе!  Ну,  так  вот-с,  продолжаю-с:  остроумие,  по-моему,
               великолепная  вещь-с;  это,  так  сказать,  краса  природы  и  утешение  жизни,  и  уж  какие,
               кажется,  фокусы  может  оно  задавать,  так  что  где  уж,  кажется,  иной  раз  угадать
               какому-нибудь бедненькому следователю, который притом и сам своей фантазией увлечен,
               как  и  всегда  бывает,  потому  тоже  ведь  человек-с!  Да  натура-то  бедненького  следователя


                 56   шут (франц.  bouffon) — Ред.

                 57   …на  бумаге-то  они  и  Наполеона  разбили…  а  смотришь,  генерал-то  Мак  и  сдается  со  всей  своей
               армией…   —  20  октября  1805  года  австрийская  армия,  во  главе  которой  стоял  генерал  Мак,  сдалась  в  плен
               Наполеону под Ульмом. Эпизод появления Мака после поражения его армии в штабе Кутузова описан Толстым
               в романе «Война и мир» (т. I, ч. 2, гл. III), начало которого («1805 год») появилось в печати в 1865–1866 годах;
               указанная глава романа Толстого была опубликована в «Русском вестнике» (1866, № 2) в промежутке между
               появлением в том же журнале первой и последующих частей «Преступления и наказания».
   192   193   194   195   196   197   198   199   200   201   202