Page 200 - Преступление и наказание

— Да, понимаю и слышу-с! Вы и вчера говорили, что не в бреду, особенно даже
напирали, что не в бреду! Всё, что вы можете сказать, понимаю-с! Э-эх!.. Да послушайте же,
Родион Романович, благодетель вы мой, ну вот хоть бы это-то обстоятельство. Ведь вот будь
вы действительно, на самом-то деле преступны али там как-нибудь замешаны в это
проклятое дело, ну стали бы вы, помилуйте, сами напирать, что не в бреду вы всё это делали,
а, напротив, в полной памяти? Да еще особенно напирать, с упорством таким, особенным,
напирать, — ну могло ли быть, ну могло ли быть это, помилуйте? Да ведь совершенно же
напротив, по-моему. Ведь если б вы за собой что-либо чувствовали, так вам именно
следовало бы напирать: что непременно, дескать, в бреду! Так ли? Ведь так?
Что-то лукавое послышалось в этом вопросе. Раскольников отшатнулся к самой спинке
дивана от наклонившегося к нему Порфирия и молча, в упор, в недоумении его
рассматривал.
— Али вот насчет господина Разумихина, насчет того то есть, от себя ли он вчера
приходил говорить или с вашего наущения? Да вам именно должно бы говорить, что от себя
приходил, и скрыть, что с вашего наущения! А ведь вот вы не скрываете же! Вы именно
упираете на то, что с вашего наущения!
Раскольников никогда не упирал на это. Холод прошел по спине его.
— Вы всё лжете, — проговорил он медленно и слабо, и искривившимися в
болезненную улыбку губами, — вы мне опять хотите показать, что всю игру мою знаете, все
ответы мои заранее знаете, — говорил он, сам почти чувствуя, что уже не взвешивает как
должно слов, — запугать меня хотите… или просто смеетесь надо мной…
Он продолжал в упор смотреть на него, говоря это, и вдруг опять беспредельная злоба
блеснула в глазах его.
— Лжете вы всё! — вскричал он. — вы сами отлично знаете, что самая лучшая увертка
преступнику по возможности не скрывать, чего можно не скрыть. Не верю я вам!
— Экой же вы вертун! — захихикал Порфирий, — да с вами, батюшка, и не сладишь;
мономания какая-то в вас засела. Так не верите мне? А я вам скажу, что уж верите, уж на
четверть аршина поверили, а я сделаю, что поверите и на весь аршин, потому истинно вас
люблю и искренно добра вам желаю.
Губы Раскольникова задрожали.
— Да-с, желаю-с, окончательно вам скажу-с, — продолжал он, слегка, дружески,
взявши за руку Раскольникова, немного повыше локтя, — окончательно скажу-с;
наблюдайте вашу болезнь. К тому же вот к вам и фамилия теперь приехала; об ней-то
попомните. Покоить вам и нежить их следует, а вы их только пугаете…
— Какое вам дело? Почем это вы знаете? К чему так интересуетесь? Вы следите, стало
быть, за мной и хотите мне это показать?
— Батюшка! Да ведь от вас же, от вас же самих всё узнал! Вы и не замечаете, что, в
волнении своем, всё вперед сами высказываете и мне, и другим. От господина Разумихина,
Дмитрия Прокофьича, тоже вчера много интересных подробностей узнал. Нет-с, вот вы меня
прервали, а я скажу, что через мнительность вашу, при всем остроумии вашем, вы даже
здравый взгляд на вещи изволили потерять. Ну вот, например, хоть на ту же опять тему,
насчет колокольчиков-то: да этакую-то драгоценность, этакой факт (целый ведь факт-с!) я
вам так, с руками и с ногами, и выдал, я-то, следователь! И вы ничего в этом не видите? Да
подозревай я вас хоть немножко, так ли следовало мне поступить? Мне, напротив, следовало
бы сначала усыпить подозрения ваши, и виду не подать, что я об этом факте уже известен;
отвлечь, этак, вас в противоположную сторону, да вдруг, как обухом по темени (по вашему
же выражению), и огорошить: «А что, дескать, сударь, изволили вы в квартире убитой делать
в десять часов вечера, да чуть ли еще и не в одиннадцать? А зачем в колокольник звонили? А
зачем про кровь расспрашивали? А зачем дворников сбивали и в часть, к квартальному
поручику, подзывали?» Вот как бы следовало мне поступить, если б я хоть капельку на вас
подозрения имел. Следовало бы по всей форме от вас показание-то отобрать, обыск сделать,
да, пожалуй, еще вас и заарестовать… Стало быть, я на вас не питаю подозрений, коли иначе