Page 201 - Преступление и наказание

поступил! А вы здравый взгляд потеряли, да и не видите ничего, повторяю-с!
Раскольников вздрогнул всем телом, так что Порфирий Петрович слишком ясно
заметил это.
— Лжете вы всё! — вскричал он, — я не знаю ваших целей, но вы всё лжете… Давеча
вы не в этом смысле говорили, и ошибиться нельзя мне… Вы лжете!
— Я лгу? — подхватил Порфирий, по-видимому горячась, но сохраняя самый веселый
и насмешливый вид и, кажется, нимало не тревожась тем, какое мнение имеет о нем
господин Раскольников. — Я лгу?.. Ну а как я с вами давеча поступил (я-то, следователь),
сам вам подсказывая и выдавая все средства к защите, сам же вам всю эту психологию
подводя: «Болезнь, дескать, бред, разобижен был; меланхолия да квартальные», и всё это
прочее? А? хе-хе-хе! Хотя оно, впрочем, — кстати скажу, — все эти психологические
средства к защите, отговорки да увертки, крайне несостоятельны, да и о двух концах:
«Болезнь, дескать, бред, грезы, мерещилось, не помню», всё это так-с, да зачем же, батюшка,
в болезни-то да в бреду всё такие именно грезы мерещутся, а не прочие? Могли ведь быть и
прочие-с? Так ли? Хе-хе-хе-хе!
Раскольников гордо и с презрением посмотрел на него.
— Одним словом, — настойчиво и громко сказал он, вставая и немного оттолкнув при
этом Порфирия, — одним словом, я хочу знать: признаете ли вы меня окончательно
свободным от подозрений или нет? Говорите, Порфирий Петрович, говорите
положительно и окончательно, и скорее, сейчас!
— Эк ведь комиссия! Ну, уж комиссия же с вами, — вскричал Порфирий с совершенно
веселым, лукавым и нисколько не встревоженным видом. — Да и к чему вам знать, к чему
вам так много знать, коли вас еще и не начинали беспокоить нисколько! Ведь вы как
ребенок: дай да подай огонь в руки! И зачем вы так беспокоитесь? Зачем сами-то вы так к
нам напрашиваетесь, из каких причин? А? хе-хе-хе!
— Повторяю вам, — вскричал в ярости Раскольников, — что не могу дольше
переносить…
— Чего-с? Неизвестности-то? — перебил Порфирий.
— Не язвите меня! Я не хочу!.. Говорю вам, что не хочу!.. Не могу и не хочу!..
Слышите! Слышите! — крикнул он, стукнув опять кулаком по столу.
— Да тише же, тише! Ведь услышат! Серьезно предупреждаю: поберегите себя. Я не
шучу-с! — проговорил шепотом Порфирий, но на этот раз в лице его уже не было давешнего
бабьи-добродушного и испуганного выражения; напротив, теперь он прямо приказывал ,
строго, нахмурив брови и как будто разом нарушая все тайны и двусмысленности. Но это
было только на мгновение. Озадаченный было Раскольников вдруг впал в настоящее
исступление; но странно: он опять послушался приказания говорить тише, хотя и был в
самом сильном пароксизме бешенства.
— Я не дам себя мучить! — зашептал он вдруг по-давешнему, с болью и с ненавистию
мгновенно сознавая в себе, что не может не подчиниться приказанию, и приходя от этой
мысли еще в большее бешенство, — арестуйте меня, обыскивайте меня, но извольте
действовать по форме, а не играть со мной-с! Не смейте…
— Да не беспокойтесь же о форме, — перебил Порфирий, с прежнею лукавою
усмешкой и как бы даже с наслаждением любуясь Раскольниковым, — я вас, батюшка,
пригласил теперь по-домашнему, совершенно этак по-дружески!
— Не хочу я вашей дружбы и плюю на нее! Слышите ли? И вот же: беру фуражку и
иду. Ну-тка, что теперь скажешь, коли намерен арестовать?
Он схватил фуражку и пошел к дверям.
— А сюрпризик-то не хотите разве посмотреть? — захихикал Порфирий, опять
схватывая его немного повыше локтя и останавливая у дверей. Он, видимо, становился все
веселее и игривее, что окончательно выводило из себя Раскольникова.
— Какой сюрпризик? что такое? — спросил он, вдруг останавливаясь и с испугом
смотря на Порфирия.