Page 23 - Преступление и наказание

молодой человек: можете ли вы… Но нет, изъяснить сильнее и изобразительнее: не можете
ли вы, а осмелитесь ли вы, взирая в сей час на меня, сказать утвердительно, что я не
свинья?
Молодой человек не отвечал ни слова.
— Hy-c, — продолжал оратор, солидно и даже с усиленным на этот раз достоинством
переждав опять последовавшее в комнате хихикание. — Ну-с, я пусть свинья, а она дама! Я
звериный образ имею, а Катерина Ивановна, супруга моя, — особа образованная и
урожденная штаб-офицерская дочь. Пусть, пусть я подлец, она же и сердца высокого, и
чувств, облагороженных воспитанием, исполнена. А между тем… о, если б она пожалела
меня! Милостивый государь, милостивый государь, ведь надобно же, чтоб у всякого
человека было хоть одно такое место, где бы и его пожалели! А Катерина Ивановна дама
хотя и великодушная, но несправедливая… И хотя я и сам понимаю, что когда она и вихры
мои дерет, то дерет их не иначе как от жалости сердца (ибо, повторяю без смущения, она
дерет мне вихры, молодой человек, — подтвердил он с сугубым достоинством, услышав
опять хихиканье), но, боже, что если б она хотя один раз… Но нет! нет! всё сие втуне, и
нечего говорить! нечего говорить!.. ибо и не один раз уже бывало желаемое, и не один уже
раз жалели меня, но… такова уже черта моя, а я прирожденный скот!
— Еще бы! — заметил, зевая, хозяин.
Мармеладов решительно стукнул кулаком по столу.
— Такова уж черта моя! Знаете ли, знаете ли вы, государь мой, что я даже чулки ее
пропил? Не башмаки-с, ибо это хотя сколько-нибудь походило бы на порядок вещей, а
чулки, чулки ее пропил-с! Косыночку ее из козьего пуха тоже пропил, дареную, прежнюю, ее
собственную, не мою; а живем мы в холодном угле, и она в эту зиму простудилась и кашлять
пошла, уже кровью. Детей же маленьких у нас трое, и Катерина Ивановна в работе с утра до
ночи, скребет и моет и детей обмывает, ибо к чистоте с измалетства привыкла, а с грудью
слабою и к чахотке наклонною, и я это чувствую. Разве я не чувствую? И чем более пью, тем
более и чувствую. Для того и пью, что в питии сем сострадания и чувства ищу. Не веселья, а
единой скорби ищу… Пью, ибо сугубо страдать хочу! — И он, как бы в отчаянии, склонил
на стол голову.
— Молодой человек, — продолжал он, восклоняясь опять, — в лице вашем я читаю как
бы некую скорбь. Как вошли, я прочел ее, а потому тотчас же и обратился к вам. Ибо,
сообщая вам историю жизни моей, не на позорище себя выставлять хочу перед сими
празднолюбцами, которым и без того всё известно, а чувствительного и образованного
человека ищу. Знайте же, что супруга моя в благородном губернском дворянском институте
воспитывалась и при выпуске с шалью танцевала при губернаторе и при прочих лицах, за что
золотую медаль и похвальный лист получила. Медаль… ну медаль-то продали… уж давно…
гм… похвальный лист до сих пор у ней в сундуке лежит, и еще недавно его хозяйке
показывала. И хотя с хозяйкой у ней наибеспрерывнейшие раздоры, но хоть перед
кем-нибудь погордиться захотелось и сообщить о счастливых минувших днях. И я не
осуждаю, не осуждаю, ибо сие последнее у ней и осталось в воспоминаниях ее, а прочее всё
пошло прахом! Да, да; дама горячая, гордая и непреклонная. Пол сама моет и на черном
хлебе сидит, а неуважения к себе не допустит. Оттого и господину Лебезятникову грубость
его не захотела спустить, и когда прибил ее за то господин Лебезятников, то не столько от
побоев, сколько от чувства в постель слегла. Вдовой уже взял ее, с троими детьми, мал мала
меньше. Вышла замуж за первого мужа, за офицера пехотного, по любви, и с ним бежала из
дому родительского. Мужа любила чрезмерно, но в картишки пустился, под суд попал, с тем
и помер. Бивал он ее под конец; а она хоть и не спускала ему, о чем мне доподлинно и по
документам известно, но до сих пор вспоминает его со слезами и меня им корит, и я рад, я
рад, ибо хотя в воображениях своих зрит себя когда-то счастливой… И осталась она после
него с тремя малолетними детьми в уезде далеком и зверском, где и я тогда находился, и
осталась в такой нищете безнадежной, что я хотя и много видал приключений различных, но
даже и описать не в состоянии. Родные же все отказались. Да и горда была, чересчур горда…