Page 56 - Преступление и наказание

заклад на руке.
— Вещь… папиросочница… серебряная… посмотрите.
— Да чтой-то, как будто и не серебряная… Ишь навертел.
Стараясь развязать снурок и оборотясь к окну, к свету (все окна у ней были заперты,
несмотря на духоту), она на несколько секунд совсем его оставила и стала к нему задом. Он
расстегнул пальто и высвободил топор из петли, но еще не вынул совсем, а только
придерживал правою рукой под одеждой. Руки его были ужасно слабы; самому ему
слышалось, как они, с каждым мгновением, всё более немели и деревенели. Он боялся, что
выпустит и уронит топор… вдруг голова его как бы закружилась.
— Да что он тут навертел! — с досадой вскричала старуха и пошевелилась в его
сторону.
Ни одного мига нельзя было терять более. Он вынул топор совсем, взмахнул его
обеими руками, едва себя чувствуя, и почти без усилия, почти машинально, опустил на
голову обухом. Силы его тут как бы не было. Но как только он раз опустил топор, тут и
родилась в нем сила.
Старуха, как и всегда, была простоволосая. Светлые с проседью, жиденькие волосы ее,
по обыкновению жирно смазанные маслом, были заплетены в крысиную косичку и
подобраны под осколок роговой гребенки, торчавшей на ее затылке. Удар пришелся в самое
темя, чему способствовал ее малый рост. Она вскрикнула, но очень слабо, и вдруг вся осела к
полу, хотя и успела еще поднять обе руки к голове. В одной руке еще продолжала держать
«заклад». Тут он изо всей силы ударил раз и другой, всё обухом и всё по темени. Кровь
хлынула, как из опрокинутого стакана, и тело повалилось навзничь. Он отступил, дал упасть
и тотчас же нагнулся к ее лицу; она была уже мертвая. Глаза были вытаращены, как будто
хотели выпрыгнуть, а лоб и всё лицо были сморщены и искажены судорогой.
Он положил топор на пол, подле мертвой, и тотчас же полез ей в карман, стараясь не
замараться текущею кровию, — в тот самый правый карман, из которого она в прошлый раз
вынимала ключи. Он был в полном уме, затмений и головокружений уже не было, но руки
всё еще дрожали. Он вспомнил потом, что был даже очень внимателен, осторожен, старался
всё не запачкаться… Ключи он тотчас же вынул; все, как и тогда, были в одной связке, на
одном стальном обручке. Тотчас же он побежал с ними в спальню. Это была очень
небольшая комната, с огромным киотом образов. У другой стены стояла большая постель,
весьма чистая, с шелковым, наборным из лоскутков, ватным одеялом. У третьей стены был
комод. Странное дело: только что он начал прилаживать ключи к комоду, только что
услышал их звякание, как будто судорога прошла по нем. Ему вдруг опять захотелось
бросить всё и уйти. Но это было только мгновение; уходить было поздно. Он даже
усмехнулся на себя, как вдруг другая тревожная мысль ударила ему в голову. Ему вдруг
почудилось, что старуха, пожалуй, еще жива и еще может очнуться. Бросив ключи, и комод,
он побежал назад, к телу, схватил топор и намахнулся еще раз над старухой, но не опустил.
Сомнения не было, что она мертвая. Нагнувшись и рассматривая ее опять ближе, он увидел
ясно, что череп был раздроблен и даже сворочен чуть-чуть на сторону. Он было хотел
пощупать пальцем, но отдернул руку; да и без того было видно. Крови между тем натекла
уже целая лужа. Вдруг он заметил на ее шее снурок, дернул его, но снурок был крепок и не
срывался; к тому же намок в крови. Он попробовал было вытащить так, из-за пазухи, но
что-то мешало, застряло. В нетерпении он взмахнул было опять топором, чтобы рубнуть по
снурку тут же, по телу, сверху, но не посмел, и с трудом, испачкав руки и топор, после
двухминутной возни, разрезал снурок, не касаясь топором тела, и снял; он не ошибся —
кошелек. На снурке были два креста, кипарисный и медный, и, кроме того, финифтяный
образок; и тут же вместе с ними висел небольшой, замшевый, засаленный кошелек, с
стальным ободком и колечком. Кошелек был очень туго набит; Раскольников сунул его в
карман, не осматривая, кресты сбросил старухе на грудь и, захватив на этот раз и топор,
бросился обратно в спальню.
Он спешил ужасно, схватился за ключи и опять начал возиться с ними. Но как-то всё