Page 66 - Преступление и наказание

— Не извольте кричать!
— Я и не кричу, а весьма ровно говорю, а это вы на меня кричите; а я студент и кричать
на себя не позволю.
Помощник до того вспылил, что в первую минуту даже ничего не мог выговорить, и
только какие-то брызги вылетали из уст его. Он вскочил с места.
— Извольте ма-а-а-лчать! Вы в присутствии. Не гр-р-рубиянить, судырь!
— Да и вы в присутствии, — вскрикнул Раскольников, — а кроме того, что кричите,
папиросу курите, стало быть, всем нам манкируете. — Проговорив это, Раскольников
почувствовал невыразимое наслаждение.
Письмоводитель с улыбкой смотрел на них. Горячий поручик был видимо озадачен.
— Это не ваше дело-с! — прокричал он наконец как-то неестественно громко, — а вот
извольте-ка подать отзыв, который с вас требуют. Покажите ему, Александр Григорьевич.
Жалобы на вас! Денег не платите! Ишь какой вылетел сокол ясный!
Но Раскольников уже не слушал и жадно схватился за бумагу, ища поскорей разгадки.
Прочел раз, другой, и не понял.
— Это что же? — спросил он письмоводителя.
— Это деньги с вас по заемному письму требуют, взыскание. Вы должны или уплатить
со всеми издержками, пенными и прочими, или дать письменно отзыв, когда можете
уплатить, а вместе с тем и обязательство не выезжать до уплаты из столицы и не продавать и
не скрывать своего имущества. А заимодавец волен продать ваше имущество, а с вами
поступить по законам.
— Да я… никому не должен!
— Это уж не наше дело. А к нам вот поступило ко взысканию просроченное и законно
протестованное заемное письмо в сто пятнадцать рублей, выданное вами вдове, коллежской
асессорше Зарницыной, назад тому девять месяцев, а от вдовы Зарницыной перешедшее
уплатою к надворному советнику Чебарову, мы и приглашаем вас посему к отзыву.
— Да ведь она ж моя хозяйка?
— Ну так что ж, что хозяйка?
Письмоводитель смотрел на него с снисходительною улыбкой сожаления, а вместе с
тем и некоторого торжества, как на новичка, которого только что начинают обстреливать:
«Что, дескать, каково ты теперь себя чувствуешь?» Но какое, какое было ему теперь дело до
заемного письма, до взыскания! Стоило ли это теперь хоть какой-нибудь тревоги, в свою
очередь, хотя какого-нибудь даже внимания! Он стоял, читал, слушал, отвечал, сам даже
спрашивал, но всё это машинально. Торжество самосохранения, спасение от давившей
опасности — вот что наполняло в эту минуту всё его существо, без предвидения, без анализа,
без будущих загадываний и отгадываний, без сомнений и без вопросов. Это была минута
полной, непосредственной, чисто животной радости. Но в эту самую минуту в конторе
произошло нечто вроде грома и молнии. Поручик, еще весь потрясенный
непочтительностию, весь пылая и, очевидно, желая поддержать пострадавшую амбицию,
набросился всеми перунами на несчастную «пышную даму», смотревшую на него, с тех
самых пор как он вошел, с преглупейшею улыбкой.
— А ты, такая-сякая и этакая, — крикнул он вдруг во всё горло (траурная дама уже
вышла), — у тебя там что прошедшую ночь произошло? а? Опять позор, дебош на всю улицу
производишь. Опять драка и пьянство. В смирительный мечтаешь! Ведь я уж тебе говорил,
ведь я уж предупреждал тебя десять раз, что в одиннадцатый не спущу! А ты опять, опять,
такая-сякая ты этакая!
Даже бумага выпала из рук Раскольникова, и он дико смотрел на пышную даму,
которую так бесцеремонно отделывали; но скоро, однако же, сообразил, в чем дело, и тотчас
же вся эта история начала ему очень даже нравиться. Он слушал с удовольствием, так даже,
что хотелось хохотать, хохотать, хохотать… Все нервы его так и прыгали.
— Илья Петрович! — начал было письмоводитель заботливо, но остановился выждать
время, потому что вскипевшего поручика нельзя было удержать иначе, как за руки, что он