Page 63 - Преступление и наказание

Одиннадцатый час.
— А може, и дома нет! — проговорил мужской голос.
«Ба! это голос дворника… Что ему надо?»
Он вскочил и сел на диване. Сердце стучало так, что даже больно стало.
— А крюком кто ж заперся? — возразила Настасья, — ишь, запирать стал! Самого, что
ль, унесут? Отвори, голова, проснись!
«Что им надо? Зачем дворник? Всё известно. Сопротивляться или отворить?
Пропадай…»
Он привстал, нагнулся вперед и снял крюк.
Вся его комната была такого размера, что можно было снять крюк, не вставая с
постели.
Так и есть: стоят дворник и Настасья.
Настасья как-то странно его оглянула. Он с вызывающим и отчаянным видом взглянул
на дворника. Тот молча протянул ему серую, сложенную вдвое бумажку, запечатанную
бутылочным сургучом.
— Повестка, из конторы, — проговорил он, подавая бумагу.
— Из какой конторы?..
— В полицию, значит, зовут, в контору. Известно, какая контора.
— В полицию!.. Зачем?..
— А мне почем знать. Требуют, и иди. — Он внимательно посмотрел на него,
осмотрелся кругом и повернулся уходить.
— Никак совсем разболелся? — заметила Настасья, не спускавшая с него глаз. Дворник
тоже на минуту обернул голову. — Со вчерашнего дня в жару, — прибавила она.
Он не отвечал и держал в руках бумагу, не распечатывая.
— Да уж не вставай, — продолжала Настасья, разжалобясь и видя, что он спускает с
дивана ноги. — Болен, так и не ходи: не сгорит. Что у те в руках-то?
Он взглянул: в правой руке у него отрезанные куски бахромы, носок и, лоскутья
вырванного кармана. Так и спал с ними. Потом уже, размышляя об этом, вспоминал он, что,
и полупросыпаясь в жару, крепко-накрепко стискивал всё это в руке и так опять засыпал.
— Ишь лохмотьев каких набрал и спит с ними, ровно с кладом… — И Настасья
закатилась своим болезненно-нервическим смехом. Мигом сунул он всё под шинель и
пристально впился в нее глазами. Хоть и очень мало мог он в ту минуту вполне толково
сообразить, но чувствовал, что с человеком не так обращаться будут, когда придут его брать.
«Но… полиция?»
— Чаю бы выпил? Хошь, что ли? Принесу; осталось…
— Нет… я пойду: я сейчас пойду, — бормотал он, становясь на ноги.
— Поди, и с лестницы не сойдешь?
— Пойду…
— Как хошь.
Она ушла вслед за дворником. Тотчас же бросился он к свету осматривать носок и
бахрому: «Пятна есть, но не совсем приметно; всё загрязнилось, затерлось и уже выцвело.
Кто не знает заранее — ничего не разглядит. Настасья, стало быть, ничего издали не могла
приметить, слава богу!» Тогда с трепетом распечатал он повестку и стал читать; долго читал
он и наконец-то понял. Это была обыкновенная повестка из квартала явиться на
сегодняшний день, в половине десятого, в контору квартального надзирателя.
«Да когда ж это бывало? Никаких я дел сам по себе не имею с полицией! И почему как
раз сегодня? — думал он в мучительном недоумении. — Господи, поскорей бы уж!» Он
было бросился на колени молиться, но даже сам рассмеялся, — не над молитвой, а над
собой. Он поспешно стал одеваться. «Пропаду так пропаду, всё равно! Носок надеть! —
вздумалось вдруг ему, — еще больше затрется в пыли, и следы пропадут». Но только что он
надел, тотчас же и сдернул его с отвращением и ужасом. Сдернул, но, сообразив, что другого
нет, взял и надел опять — и опять рассмеялся. «Всё это условно, всё относительно, всё это