Page 107 - СКАЗКИ
P. 107

Такова  была  семья,  в  которую  вознамерился  вступить  чижик.  Все  соседи  знали,  что
               старый кенарь дотла прогорел, что старую канарейку на днях еще видели, как она в кустах с
               дроздом-ростовщиком шушукалась, что сама Прозерпиночка, под предлогом уроков пения, к
               соловью летала, а потом будто бы жировое яичко снесла… Но чижик словно ослеп и оглох.
               Заручившись  родительским  согласием,  он  восторженно  перелетал  с  дерева  на  дерево,
               подстерегая,  как  его  красотка-невеста в  корытце  купается,  и  когда  успевал  подстеречь,  то
               пел. Пел фальшиво и неистово, но – увы! – это был единственно доступный для него способ
               возблагодарить творца за оказанные ему в сей жизни благодеяния.
                     – Чувствую и знаю,– пел он,– что не по чину мне милость сия, но потщусь заслужить
               оную в будущем!
                     Впрочем,  к  чести  Прозерпиночки  надо  сказать,  что она,  будучи  невестой,  нимало  не
               скрывала от чижика своего равнодушия. Когда родители объявили ей, что майор сделал ей
               честь  и  что  они  уже  заранее  изъявили  согласие,  она  тут  же  залилась  звонким  смехом  и
               сказала:
                     – Ах, maman note_145, посмотрите, какой он уморительный!
                     И затем, когда родители с намерением оставили их вдвоем, чтобы они поближе друг
               друга узнали, у них, вместо комплиментов, завязался довольно-таки откровенный разговор.
                     – Вы скупой? – спросила его Прозерпиночка.
                     – Я не скуп, а бережлив-с, – ответил чижик. – Я так полагаю: зачем деньги зря бросать,
               коли можно своими средствами обойтись? Но для вас, чтобы вам удовольствие сделать, я и
               бережливость свою готов оставить-с.
                     Высказавши это, майор любезно шаркнул ножкой, но – увы! – поступок этот не только
               не тронул Прозерпиночку, но, напротив, пробудил в ней новый взрыв веселости.
                     – Ах, как вы уморительно ножкой шаркаете! Шаркните еще, еще… вот так! Ха-ха! Что
               же вы дома едите? гадость какую-нибудь?
                     – Сам  я  ем  пищу,  богом  предназначенную.  Простую,  но  здоровую.  А  для  вас  я
               канареечное семя предоставлю-с.
                     – Ах, нет, я салат больше люблю!
                     – И  салатцу  достать  не  диковинка-с.  Слетаю  утречком  в  огород  и  нащиплю  по
               секрету-с. Другому бы это больших денег стоило, а я для вас и задаром спроворю!
                     – Ну,  а  какой  же  вы  мне  подарок  сделаете?  Недавно  вот  из  Парижа  новые  фасоны
               манжеток прислали… подарите-ка! а?
                     – С  превеликим  моим  удовольствием-с.  Сегодня же  пауку  закажу,  чтобы  завтра  чуть
               свет были готовы.
                     – Да, но ведь такие манжетки дороги…
                     – Не извольте беспокоиться-с! Придет ко мне ужо паук за деньгами, а я его съем-с. Вот
               мы и будем квиты.
                     – Ха-ха! какой вы уморительный!
                     Так  и  пошло  у  них:  нет,  чтобы  сказать  жениху  «миленький»  или  «душечка»,–
               «уморительный»,  и  больше  ничего.  И  чем  дальше,  тем  невеста  делалась  развязнее  и
               развязнее. С женихом почти вовсе не занималась, а окружала себя юнкерами и гимназистами
               и самым бессовестным манером шушукалась с ними.
                     – Знаете ли, майор, что мне про вас рассказывали? – говорила она ему в упор,– что вы в
               последнюю войну армию и флот гнилыми сухарями кормили?
                     Он  конфузился,  но  не  опровергал;  потому  что  хоть  и  не  заведывал  он  сухарями,  но
               все-таки  был  за  ним  грех:  для  лошадей  сено  со  всячинкой  заготовлял.  А  это,  пожалуй,
               похуже гнилых сухарей будет, потому что солдат  – он пожаловаться может, а у лошади и
               слов-то для жалобы нет…
                     Ах, нехорошо он тогда поступал!

                 note_145
                   maman - маменька
   102   103   104   105   106   107   108   109   110   111   112