Page 36 - СКАЗКИ

пронзительно воет, что на версту кругом у всякой живой твари, от страху да от тоски, душа в
пятки уходит. А волчиха его еще тоскливее подвывает, потому что у нее волчата, а
накормить их нечем.
Нет того зверя на свете, который не ненавидел бы волка, не проклинал бы его. Стоном
стонет весь лес при его появлении: «Проклятый волк! убийца! душегуб!» И бежит он вперед
да вперед, голову повернуть не смеет, а вдогонку ему: «Разбойник! живорез!» Уволок волк, с
месяц тому назад, у бабы овцу – баба-то и о сю пору слез не осушила: «Проклятый волк!
душегуб!» А у него с тех пор маковой росинки в пасти не было: овцу-то сожрал, а другую
зарезать не пришлось… И баба воет, и он воет… как тут разберешь!
Говорят, что волк мужика обездоливает; да ведь и мужик тоже, как обозлится, куда лют
бывает! И дубьем-то он его бьет, и из ружья в него палит, и волчьи ямы роет, и капканы
ставит, и облавы на него устраивает. «Душегуб! разбойник! – только и раздается про волка в
деревнях. – последнюю корову зарезал! остатнюю овцу уволок!» А чем он виноват, коли
иначе ему прожить на свете нельзя?
И убьешь-то его, так проку от него нет. Мясо – негодное, шкура жесткая – не греет.
Только и корысти-то, что вдоволь над ним, проклятым, натешишься да на вилы живьем
поднимешь: пускай, гадина, капля по капле кровью исходит!
Не может волк, не лишая живота, на свете прожить – вот в чем его беда! Но ведь он
этого не понимает. Если его злодеем зовут, так ведь и он зовет злодеями тех, которые его
преследуют, увечат, убивают. Разве он понимает, что своею жизнью другим жизням вред
наносит? Он думает, что живет – только и всего. Лошадь – тяжести возит, корова – дает
молоко, овца – волну note_51 , а он – разбойничает, убивает. И лошадь, и корова, и овца, и
волк – все «живут», каждый по-своему.
И вот нашелся, однако ж, между волками один, который долгие веки все убивал да
разбойничал и вдруг, под старость, догадываться начал, что есть в его жизни что-то
неладное.
Жил этот волк смолоду очень шибко и был одним из немногих хищников, который
почти никогда не голодал. И день, и ночь он разбойничал, и все ему с рук сходило. У
пастухов из-под носу баранов утаскивал; во дворы по деревням забирался; коров резал;
лесника однажды до смерти загрыз; мальчика маленького, у всех на глазах, с улицы в лес
унес. Слыхал он, что его за эти дела все ненавидят и клянут, да только лютей и лютей от этих
покоров становился.
– Послушали бы, что в лесу-то делается, – говорил он, – нет той минуты, чтоб там
убийства не было, чтоб какая-нибудь зверюга не верещала, с жизнью расставаясь, – так
неужто ж на это смотреть?
И дожил он таким родом, промежду разбоев, до тех лет, когда волк уж «матерым»
называется. Отяжелел маленько, но разбои все-таки не оставил; напротив, словно бы даже
полютел. Только и попадись он нечаянно в лапы к медведю. А медведи волков не любят,
потому что и на них волки шайками нападают, и частенько-таки слухи по лесу ходят, что
там-то и там-то Михаиле Иваныч оплошал: в клочки серые вороги шубу ему разорвали.
Держит медведь волка в лапах и думает: «Что мне с ним, с подлецом, делать? ежели
съесть – с души сопрёт, ежели так задавить да бросить – только лес запахом его падали
заразишь. Дай, посмотрю: может быть, у него совесть есть. Коли есть совесть, да поклянется
он вперед не разбойничать – я его отпущу».
– Волк, а волк! – молвил Топтыгин, – неужто у тебя совести нет?
– Ах, что вы, ваше степенство! – ответил волк, – разве можно хоть один день на свете
без совести прожить!
– Стало быть, можно, коли ты живешь. Подумай: каждый божий день только и вестей
про тебя, что ты или шкуру содрал, или зарезал – разве это на совесть похоже?

note_51
Волна - шерсть (диал).