Page 111 - Война и мир 1 том

веществами в воду и подходит к tete de pont. Наконец, является сам генерал-лейтенант, наш
милый князь Ауэрсперг фон-Маутерн. «Милый неприятель! Цвет австрийского воинства,
герой турецких войн! Вражда кончена, мы можем подать друг другу руку… император
Наполеон сгорает желанием узнать князя Ауэрсперга». Одним словом, эти господа, не даром
гасконцы, так забрасывают Ауэрсперга прекрасными словами, он так прельщен своею столь
быстро установившеюся интимностью с французскими маршалами, так ослеплен видом
мантии и страусовых перьев Мюрата, qu'il n'y voit que du feu, et oubl celui qu'il devait faire faire
sur l'ennemi. [ Что он видит только их огонь и забывает о своем, о том, который он обязан
был открыть против неприятеля.] (Несмотря на живость своей речи, Билибин не забыл
приостановиться после этого mot, чтобы дать время оценить его.) Французский баталион
вбегает в tete de pont, заколачивают пушки, и мост взят. Нет, но что лучше всего, –
продолжал он, успокоиваясь в своем волнении прелестью собственного рассказа, – это то,
что сержант, приставленный к той пушке, по сигналу которой должно было зажигать мины и
взрывать мост, сержант этот, увидав, что французские войска бегут на мост, хотел уже
стрелять, но Ланн отвел его руку. Сержант, который, видно, был умнее своего генерала,
подходит к Ауэрспергу и говорит: «Князь, вас обманывают, вот французы!» Мюрат видит,
что дело проиграно, ежели дать говорить сержанту. Он с удивлением (настоящий гасконец)
обращается к Ауэрспергу: «Я не узнаю столь хваленую в мире австрийскую дисциплину, –
говорит он, – и вы позволяете так говорить с вами низшему чину!» C'est genial. Le prince
d'Auersperg se pique d'honneur et fait mettre le sergent aux arrets. Non, mais avouez que c'est
charmant toute cette histoire du pont de Thabor. Ce n'est ni betise, ni lachete… [ Это гениально.
Князь Ауэрсперг оскорбляется и приказывает арестовать сержанта. Нет, признайтесь, что это
прелесть, вся эта история с мостом. Это не то что глупость, не то что подлость…]
– С'est trahison peut-etre, [ Быть может, измена,] – сказал князь Андрей, живо
воображая себе серые шинели, раны, пороховой дым, звуки пальбы и славу, которая ожидает
его.
– Non plus. Cela met la cour dans de trop mauvais draps, – продолжал Билибин. – Ce n'est
ni trahison, ni lachete, ni betise; c'est comme a Ulm… – Он как будто задумался, отыскивая
выражение: – c'est… c'est du Mack. Nous sommes mackes , [ Также нет. Это ставит двор в
самое нелепое положение; это ни измена, ни подлость, ни глупость; это как при Ульме, это…
это Маковщина . Мы обмаковались. ] – заключил он, чувствуя, что он сказал un mot, и
свежее mot, такое mot, которое будет повторяться.
Собранные до тех пор складки на лбу быстро распустились в знак удовольствия, и он,
слегка улыбаясь, стал рассматривать свои ногти.
– Куда вы? – сказал он вдруг, обращаясь к князю Андрею, который встал и направился
в свою комнату.
– Я еду.
– Куда?
– В армию.
– Да вы хотели остаться еще два дня?
– А теперь я еду сейчас.
И князь Андрей, сделав распоряжение об отъезде, ушел в свою комнату.
– Знаете что, мой милый, – сказал Билибин, входя к нему в комнату. – Я подумал об
вас. Зачем вы поедете?
И в доказательство неопровержимости этого довода складки все сбежали с лица.
Князь Андрей вопросительно посмотрел на своего собеседника и ничего не ответил.
– Зачем вы поедете? Я знаю, вы думаете, что ваш долг – скакать в армию теперь, когда
армия в опасности. Я это понимаю, mon cher, c'est de l'heroisme. [ мой дорогой, это героизм.]
– Нисколько, – сказал князь Андрей.
– Но вы un philoSophiee, [ философ,] будьте же им вполне, посмотрите на вещи с
другой стороны, и вы увидите, что ваш долг, напротив, беречь себя. Предоставьте это
другим, которые ни на что более не годны… Вам не велено приезжать назад, и отсюда вас не