Page 112 - Война и мир 1 том

отпустили; стало быть, вы можете остаться и ехать с нами, куда нас повлечет наша
несчастная судьба. Говорят, едут в Ольмюц. А Ольмюц очень милый город. И мы с вами
вместе спокойно поедем в моей коляске.
– Перестаньте шутить, Билибин, – сказал Болконский.
– Я говорю вам искренно и дружески. Рассудите. Куда и для чего вы поедете теперь,
когда вы можете оставаться здесь? Вас ожидает одно из двух (он собрал кожу над левым
виском): или не доедете до армии и мир будет заключен, или поражение и срам со всею
кутузовскою армией.
И Билибин распустил кожу, чувствуя, что дилемма его неопровержима.
– Этого я не могу рассудить, – холодно сказал князь Андрей, а подумал: «еду для того,
чтобы спасти армию».
– Mon cher, vous etes un heros, [ Мой дорогой, вы – герой,] – сказал Билибин.

XIII

В ту же ночь, откланявшись военному министру, Болконский ехал в армию, сам не
зная, где он найдет ее, и опасаясь по дороге к Кремсу быть перехваченным французами.
В Брюнне всё придворное население укладывалось, и уже отправлялись тяжести в
Ольмюц. Около Эцельсдорфа князь Андрей выехал на дорогу, по которой с величайшею
поспешностью и в величайшем беспорядке двигалась русская армия. Дорога была так
запружена повозками, что невозможно было ехать в экипаже. Взяв у казачьего начальника
лошадь и казака, князь Андрей, голодный и усталый, обгоняя обозы, ехал отыскивать
главнокомандующего и свою повозку. Самые зловещие слухи о положении армии доходили
до него дорогой, и вид беспорядочно-бегущей армии подтверждал эти слухи.
«Cette armee russe que l'or de l'Angleterre a transportee, des extremites de l'univers, nous
allons lui faire eprouver le meme sort (le sort de l'armee d'Ulm)», [ «Эта русская армия, которую
английское золото перенесло сюда с конца света, испытает ту же участь (участь ульмской
армии)».] вспоминал он слова приказа Бонапарта своей армии перед началом кампании, и
слова эти одинаково возбуждали в нем удивление к гениальному герою, чувство
оскорбленной гордости и надежду славы. «А ежели ничего не остается, кроме как умереть?
думал он. Что же, коли нужно! Я сделаю это не хуже других».
Князь Андрей с презрением смотрел на эти бесконечные, мешавшиеся команды,
повозки, парки, артиллерию и опять повозки, повозки и повозки всех возможных видов,
обгонявшие одна другую и в три, в четыре ряда запружавшие грязную дорогу. Со всех
сторон, назади и впереди, покуда хватал слух, слышались звуки колес, громыхание кузовов,
телег и лафетов, лошадиный топот, удары кнутом, крики понуканий, ругательства солдат,
денщиков и офицеров. По краям дороги видны были беспрестанно то павшие ободранные и
неободранные лошади, то сломанные повозки, у которых, дожидаясь чего-то, сидели
одинокие солдаты, то отделившиеся от команд солдаты, которые толпами направлялись в
соседние деревни или тащили из деревень кур, баранов, сено или мешки, чем-то
наполненные.
На спусках и подъемах толпы делались гуще, и стоял непрерывный стон криков.
Солдаты, утопая по колена в грязи, на руках подхватывали орудия и фуры; бились кнуты,
скользили копыта, лопались постромки и надрывались криками груди. Офицеры,
заведывавшие движением, то вперед, то назад проезжали между обозами. Голоса их были
слабо слышны посреди общего гула, и по лицам их видно было, что они отчаивались в
возможности остановить этот беспорядок. «Voila le cher [ „Вот дорогое] православное
воинство“, подумал Болконский, вспоминая слова Билибина.
Желая спросить у кого-нибудь из этих людей, где главнокомандующий, он подъехал к
обозу. Прямо против него ехал странный, в одну лошадь, экипаж, видимо, устроенный