Page 13 - Война и мир 1 том

повторяя слова Наполеона: – «ils n'en ont pas voulu; je leur ai ouvert mes antichambres, ils se
sont precipites en foule»… Je ne sais pas a quel point il a eu le droit de le dire. [ Я показал им
путь славы: они не хотели; я открыл им мои передние: они бросились толпой… Не знаю, до
какой степени имел он право так говорить.]
– Aucun, [ Никакого,] – возразил виконт. – После убийства герцога даже самые
пристрастные люди перестали видеть в нем героя. Si meme ca a ete un heros pour certaines
gens, – сказал виконт, обращаясь к Анне Павловне, – depuis l'assassinat du duc il y a un
Marietyr de plus dans le ciel, un heros de moins sur la terre. [ Если он и был героем для
некоторых людей, то после убиения герцога одним мучеником стало больше на небесах и
одним героем меньше на земле.]
Не успели еще Анна Павловна и другие улыбкой оценить этих слов виконта, как Пьер
опять ворвался в разговор, и Анна Павловна, хотя и предчувствовавшая, что он скажет
что-нибудь неприличное, уже не могла остановить его.
– Казнь герцога Энгиенского, – сказал мсье Пьер, – была государственная
необходимость; и я именно вижу величие души в том, что Наполеон не побоялся принять на
себя одного ответственность в этом поступке.
– Dieul mon Dieu! [ Боже! мой Боже!] – страшным шопотом проговорила Анна
Павловна.
– Comment, M. Pierre, vous trouvez que l'assassinat est grandeur d'ame, [ Как, мсье Пьер,
вы видите в убийстве величие души,] – сказала маленькая княгиня, улыбаясь и придвигая к
себе работу.
– Ah! Oh! – сказали разные голоса.
– Capital! [ Превосходно!] – по-английски сказал князь Ипполит и принялся бить
себя ладонью по коленке.
Виконт только пожал плечами. Пьер торжественно посмотрел поверх очков на
слушателей.
– Я потому так говорю, – продолжал он с отчаянностью, – что Бурбоны бежали от
революции, предоставив народ анархии; а один Наполеон умел понять революцию, победить
ее, и потому для общего блага он не мог остановиться перед жизнью одного человека.
– Не хотите ли перейти к тому столу? – сказала Анна Павловна.
Но Пьер, не отвечая, продолжал свою речь.
– Нет, – говорил он, все более и более одушевляясь, – Наполеон велик, потому что он
стал выше революции, подавил ее злоупотребления, удержав всё хорошее – и равенство
граждан, и свободу слова и печати – и только потому приобрел власть.
– Да, ежели бы он, взяв власть, не пользуясь ею для убийства, отдал бы ее законному
королю, – сказал виконт, – тогда бы я назвал его великим человеком.
– Он бы не мог этого сделать. Народ отдал ему власть только затем, чтоб он избавил
его от Бурбонов, и потому, что народ видел в нем великого человека. Революция была
великое дело, – продолжал мсье Пьер, выказывая этим отчаянным и вызывающим вводным
предложением свою великую молодость и желание всё полнее высказать.
– Революция и цареубийство великое дело?…После этого… да не хотите ли перейти к
тому столу? – повторила Анна Павловна.
– Contrat social, [ Общественный договор,] – с кроткой улыбкой сказал виконт.
– Я не говорю про цареубийство. Я говорю про идеи.
– Да, идеи грабежа, убийства и цареубийства, – опять перебил иронический голос.
– Это были крайности, разумеется, но не в них всё значение, а значение в правах
человека, в эманципации от предрассудков, в равенстве граждан; и все эти идеи Наполеон
удержал во всей их силе.
– Свобода и равенство, – презрительно сказал виконт, как будто решившийся, наконец,
серьезно доказать этому юноше всю глупость его речей, – всё громкие слова, которые уже
давно компрометировались. Кто же не любит свободы и равенства? Еще Спаситель наш
проповедывал свободу и равенство. Разве после революции люди стали счастливее?