Page 47 - Война и мир 1 том

танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она
передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что
выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и
более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более
расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих
мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук
в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую
ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и
более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том.
Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех
присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб
смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал
музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише
развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и,
наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою
мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув
правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие
остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава,
сказала Марья Дмитриевна.

XXI

В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости
фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом
Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет;
больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и
в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за
воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого
заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал
адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с
знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда
главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка
отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него
взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и
побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что-то несколько раз тихо
повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув
высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько
времени, он встал и непривычно-поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными
глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо-освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой
и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь,
которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто-нибудь выходил из нее
или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и
наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама,