Page 43 - Война и мир 1 том

часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина
и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [ Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома,
точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a
merveille. [ Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [
на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [ Спрашиваю я вас,] –
беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.
– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по
столу, – и умэ р-р-рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как
мо-о-ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо-о-ожно менше, – докончил
он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ ,
молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав,
что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами
слушал полковника.
– Совершенно с вами согласен, – отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и
переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую
минуту он подвергался великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или
побеждать, – сказал он, сам чувствуя так же, как и другие, после того как слово уже было
сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому
неловко.
– C'est bien beau ce que vous venez de dire, [ Прекрасно! прекрасно то, что вы сказали,]
– сказала сидевшая подле него Жюли, вздыхая. Соня задрожала вся и покраснела до ушей, за
ушами и до шеи и плеч, в то время как Николай говорил. Пьер прислушался к речам
полковника и одобрительно закивал головой.
– Вот это славно, – сказал он.
– Настоящэ й гусар, молодой человэк, – крикнул полковник, ударив опять по столу.
– О чем вы там шумите? – вдруг послышался через стол басистый голос Марьи
Дмитриевны. – Что ты по столу стучишь? – обратилась она к гусару, – на кого ты
горячишься? верно, думаешь, что тут французы перед тобой?
– Я правду говору, – улыбаясь сказал гусар.
– Всё о войне, – через стол прокричал граф. – Ведь у меня сын идет, Марья
Дмитриевна, сын идет.
– А у меня четыре сына в армии, а я не тужу. На всё воля Божья: и на печи лежа
умрешь, и в сражении Бог помилует, – прозвучал без всякого усилия, с того конца стола
густой голос Марьи Дмитриевны.
– Это так.
И разговор опять сосредоточился – дамский на своем конце стола, мужской на своем.
– А вот не спросишь, – говорил маленький брат Наташе, – а вот не спросишь!
– Спрошу, – отвечала Наташа.
Лицо ее вдруг разгорелось, выражая отчаянную и веселую решимость. Она привстала,
приглашая взглядом Пьера, сидевшего против нее, прислушаться, и обратилась к матери:
– Мама! – прозвучал по всему столу ее детски-грудной голос.
– Что тебе? – спросила графиня испуганно, но, по лицу дочери увидев, что это была
шалость, строго замахала ей рукой, делая угрожающий и отрицательный жест головой.
Разговор притих.
– Мама! какое пирожное будет? – еще решительнее, не срываясь, прозвучал голосок
Наташи.
Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила толстым
пальцем.
– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.