Page 50 - Война и мир 1 том

как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты
должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И
ежели почему-нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не
изменяя выражения глаз. – Я женщина; по-вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что
незаконный сын не может наследовать… Un batard, [ Незаконный,] – прибавила она,
полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели
граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть,
Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели
завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et
tout ce qui s'en suit, [ и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня,
кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с
которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и
оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь
Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с
родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе
говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в
бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь,
то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат
дома), он то же сказал.
Видимо, что-то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза
остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких
она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для
него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме
неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с
большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают
только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг
разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в
минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его
ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой
несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь
опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, –
прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на
этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [ послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты
была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [ поговорим толком,] пока есть