Page 45 - Война и мир 1 том

написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять…
какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она,
собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне
cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня
графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня
нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей-Богу… (она перекрестилась) я так люблю и
ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада
бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа
начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя
своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения
кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на
столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что
маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как
он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь
сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с
Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не
помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат
женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень
можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила
Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее,
смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька
сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки
заблистали, и он готов был, казалось, вот-вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие
лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей-Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей-Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся
прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг
Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди,
легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по
коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который
всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.

В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,