Page 169 - Война и мир 2 том

шпион, вон из моего дома – вон, я говорю, – и он захлопнул дверь.
Метивье пожимая плечами подошел к mademoiselle Bourienne, прибежавшей на крик из
соседней комнаты.
– Князь не совсем здоров, – la bile et le transport au cerveau. Tranquillisez-vous, je
repasserai demain, [ желчь и прилив к мозгу. Успокойтесь, я завтра зайду,] – сказал
Метивье и, приложив палец к губам, поспешно вышел.
За дверью слышались шаги в туфлях и крики: «Шпионы, изменники, везде изменники!
В своем доме нет минуты покоя!»
После отъезда Метивье старый князь позвал к себе дочь и вся сила его гнева
обрушилась на нее. Она была виновата в том, что к нему пустили шпиона. .Ведь он сказал, ей
сказал, чтобы она составила список, и тех, кого не было в списке, чтобы не пускали. Зачем
же пустили этого мерзавца! Она была причиной всего. С ней он не мог иметь ни минуты
покоя, не мог умереть спокойно, говорил он.
– Нет, матушка, разойтись, разойтись, это вы знайте, знайте! Я теперь больше не
могу, – сказал он и вышел из комнаты. И как будто боясь, чтобы она не сумела как-нибудь
утешиться, он вернулся к ней и, стараясь принять спокойный вид, прибавил: – И не думайте,
чтобы я это сказал вам в минуту сердца, а я спокоен, и я обдумал это; и это будет –
разойтись, поищите себе места!… – Но он не выдержал и с тем озлоблением, которое может
быть только у человека, который любит, он, видимо сам страдая, затряс кулаками и
прокричал ей:
– И хоть бы какой-нибудь дурак взял ее замуж! – Он хлопнул дверью, позвал к себе
m-lle Bourienne и затих в кабинете.
В два часа съехались избранные шесть персон к обеду. Гости – известный граф
Ростопчин, князь Лопухин с своим племянником, генерал Чатров, старый, боевой товарищ
князя, и из молодых Пьер и Борис Друбецкой – ждали его в гостиной.
На днях приехавший в Москву в отпуск Борис пожелал быть представленным князю
Николаю Андреевичу и сумел до такой степени снискать его расположение, что князь для
него сделал исключение из всех холостых молодых людей, которых он не принимал к себе.
Дом князя был не то, что называется «свет», но это был такой маленький кружок, о
котором хотя и не слышно было в городе, но в котором лестнее всего было быть принятым.
Это понял Борис неделю тому назад, когда при нем Ростопчин сказал главнокомандующему,
звавшему графа обедать в Николин день, что он не может быть:
– В этот день уж я всегда езжу прикладываться к мощам князя Николая Андреича.
– Ах да, да, – отвечал главнокомандующий. – Что он?..
Небольшое общество, собравшееся в старомодной, высокой, с старой мебелью,
гостиной перед обедом, было похоже на собравшийся, торжественный совет судилища. Все
молчали и ежели говорили, то говорили тихо. Князь Николай Андреич вышел серьезен и
молчалив. Княжна Марья еще более казалась тихою и робкою, чем обыкновенно. Гости
неохотно обращались к ней, потому что видели, что ей было не до их разговоров. Граф
Ростопчин один держал нить разговора, рассказывая о последних то городских, то
политических новостях.
Лопухин и старый генерал изредка принимали участие в разговоре. Князь Николай
Андреич слушал, как верховный судья слушает доклад, который делают ему, только изредка
молчанием или коротким словцом заявляя, что он принимает к сведению то, что ему
докладывают. Тон разговора был такой, что понятно было, никто не одобрял того, что
делалось в политическом мире. Рассказывали о событиях, очевидно подтверждающих то, что
всё шло хуже и хуже; но во всяком рассказе и суждении было поразительно то, как
рассказчик останавливался или бывал останавливаем всякий раз на той границе, где
суждение могло относиться к лицу государя императора.
За обедом разговор зашел о последней политической новости, о захвате Наполеоном
владений герцога Ольденбургского и о русской враждебной Наполеону ноте, посланной ко
всем европейским дворам.