Page 166 - Война и мир 2 том

отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные
общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.
Он читал и читал всё, что попадалось под руку, и читал так что, приехав домой, когда
лакеи еще раздевали его, он, уже взяв книгу, читал – и от чтения переходил ко сну, и от сна к
болтовне в гостиных и клубе, от болтовни к кутежу и женщинам, от кутежа опять к
болтовне, чтению и вину. Пить вино для него становилось всё больше и больше физической
и вместе нравственной потребностью. Несмотря на то, что доктора говорили ему, что с его
корпуленцией, вино для него опасно, он очень много пил. Ему становилось вполне хорошо
только тогда, когда он, сам не замечая как, опрокинув в свой большой рот несколько
стаканов вина, испытывал приятную теплоту в теле, нежность ко всем своим ближним и
готовность ума поверхностно отзываться на всякую мысль, не углубляясь в сущность ее.
Только выпив бутылку и две вина, он смутно сознавал, что тот запутанный, страшный узел
жизни, который ужасал его прежде, не так страшен, как ему казалось. С шумом в голове,
болтая, слушая разговоры или читая после обеда и ужина, он беспрестанно видел этот узел,
какой-нибудь стороной его. Но только под влиянием вина он говорил себе: «Это ничего. Это
я распутаю – вот у меня и готово объяснение. Но теперь некогда, – я после обдумаю всё
это!» Но это после никогда не приходило.
Натощак, поутру, все прежние вопросы представлялись столь же неразрешимыми и
страшными, и Пьер торопливо хватался за книгу и радовался, когда кто-нибудь приходил к
нему.
Иногда Пьер вспоминал о слышанном им рассказе о том, как на войне солдаты,
находясь под выстрелами в прикрытии, когда им делать нечего, старательно изыскивают
себе занятие, для того чтобы легче переносить опасность. И Пьеру все люди представлялись
такими солдатами, спасающимися от жизни: кто честолюбием, кто картами, кто писанием
законов, кто женщинами, кто игрушками, кто лошадьми, кто политикой, кто охотой, кто
вином, кто государственными делами. «Нет ни ничтожного, ни важного, всё равно: только
бы спастись от нее как умею»! думал Пьер. – «Только бы не видать ее , эту страшную ее ».

II

В начале зимы, князь Николай Андреич Болконский с дочерью приехали в Москву. По
своему прошедшему, по своему уму и оригинальности, в особенности по ослаблению на ту
пору восторга к царствованию императора Александра, и по тому анти-французскому и
патриотическому направлению, которое царствовало в то время в Москве, князь Николай
Андреич сделался тотчас же предметом особенной почтительности москвичей и центром
московской оппозиции правительству.
Князь очень постарел в этот год. В нем появились резкие признаки старости:
неожиданные засыпанья, забывчивость ближайших по времени событий и памятливость к
давнишним, и детское тщеславие, с которым он принимал роль главы московской
оппозиции. Несмотря на то, когда старик, особенно по вечерам, выходил к чаю в своей
шубке и пудренном парике, и начинал, затронутый кем-нибудь, свои отрывистые рассказы о
прошедшем, или еще более отрывистые и резкие суждения о настоящем, он возбуждал во
всех своих гостях одинаковое чувство почтительного уважения. Для посетителей весь этот
старинный дом с огромными трюмо, дореволюционной мебелью, этими лакеями в пудре, и
сам прошлого века крутой и умный старик с его кроткою дочерью и хорошенькой
француженкой, которые благоговели перед ним, – представлял величественно-приятное
зрелище. Но посетители не думали о том, что кроме этих двух-трех часов, во время которых
они видели хозяев, было еще 22 часа в сутки, во время которых шла тайная внутренняя
жизнь дома.
В последнее время в Москве эта внутренняя жизнь сделалась очень тяжела для княжны