Page 158 - Война и мир 3 том

Бенигсен открыл совет вопросом: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу
России или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились,
и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на
него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и видела, как лицо его
сморщилось: он точно собрался плакать. Но это продолжалось недолго.
– Священную древнюю столицу России! – вдруг заговорил он, сердитым голосом повто-
ряя слова Бенигсена и этим указывая на фальшивую ноту этих слов. – Позвольте вам сказать,
ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. (Он перевалился
вперед своим тяжелым телом.) Такой вопрос нельзя ставить, и такой вопрос не имеет смысла.
Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, это вопрос военный. Вопрос следую-
щий: «Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв
сраженье, или отдать Москву без сражения? Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение».
(Он откачнулся назад на спинку кресла.)
Начались прения. Бенигсен не считал еще игру проигранною. Допуская мнение Барклая
и других о невозможности принять оборонительное сражение под Филями, он, проникнув-
шись русским патриотизмом и любовью к Москве, предлагал перевести войска в ночи с пра-
вого на левый фланг и ударить на другой день на правое крыло французов. Мнения раздели-
лись, были споры в пользу и против этого мнения. Ермолов, Дохтуров и Раевский согласились
с мнением Бенигсена. Руководимые ли чувством потребности жертвы пред оставлением сто-
лицы или другими личными соображениями, но эти генералы как бы не понимали того, что
настоящий совет не мог изменить неизбежного хода дел и что Москва уже теперь оставлена.
Остальные генералы понимали это и, оставляя в стороне вопрос о Москве, говорили о том
направлении, которое в своем отступлении должно было принять войско. Малаша, которая, не
спуская глаз, смотрела на то, что делалось перед ней, иначе понимала значение этого совета.
Ей казалось, что дело было только в личной борьбе между «дедушкой» и «длиннополым»,
как она называла Бенигсена. Она видела, что они злились, когда говорили друг с другом, и в
душе своей она держала сторону дедушки. В средине разговора она заметила быстрый лука-
вый взгляд, брошенный дедушкой на Бенигсена, и вслед за тем, к радости своей, заметила,
что дедушка, сказав что-то длиннополому, осадил его: Бенигсен вдруг покраснел и сердито
прошелся по избе. Слова, так подействовавшие на Бенигсена, были спокойным и тихим голо-
сом выраженное Кутузовым мнение о выгоде и невыгоде предложения Бенигсена: о переводе
в ночи войск с правого на левый фланг для атаки правого крыла французов.
– Я, господа, – сказал Кутузов, – не могу одобрить плана графа. Передвижения войск
в близком расстоянии от неприятеля всегда бывают опасны, и военная история подтверждает
это соображение. Так, например… (Кутузов как будто задумался, приискивая пример и свет-
лым, наивным взглядом глядя на Бенигсена.) Да вот хоть бы Фридландское сражение, которое,
как я думаю, граф хорошо помнит, было… не вполне удачно только оттого, что войска наши
перестроивались в слишком близком расстоянии от неприятеля… – Последовало, показавше-
еся всем очень продолжительным, минутное молчание.
Прения опять возобновились, но часто наступали перерывы, и чувствовалось, что гово-
рить больше не о чем.
Во время одного из таких перерывов Кутузов тяжело вздохнул, как бы сбираясь говорить.
Все оглянулись на него.
– Eh bien, messieurs! Je vois que c'est moi qui payerai les pots cassés, [Итак, господа, стало
быть, мне платить за перебитые горшки,] – сказал он. И, медленно приподнявшись, он подо-
шел к столу. – Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут несогласны со мной. Но я (он
остановился) властью, врученной мне моим государем и отечеством, я – приказываю отступ-
ление.