Page 160 - Война и мир 3 том

это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородин-
ского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего
Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые
должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в
своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барыш-
нями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уез-
жать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о вели-
чественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно,
сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уез-
жали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось
то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та
барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы
в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом,
чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое
дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали,
то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то
поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные
подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом
воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом
и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его дет-
ский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу
ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов
из Москвы, то оставлял в городе г-жу Обер-Шальме, составлявшую центр всего французского
московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого
почтенного почт-директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с фран-
цузами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал
в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по-
французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения соверша-
ющегося события, а хотел только что-то сделать сам, удивить кого-то, что-то совершить патри-
отически-геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием остав-
ления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать
течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.

VI

Элен, возвратившись вместе с двором из Вильны в Петербург, находилась в затрудни-
тельном положении.
В Петербурге Элен пользовалась особым покровительством вельможи, занимавшего одну
из высших должностей в государстве. В Вильне же она сблизилась с молодым иностранным
принцем. Когда она возвратилась в Петербург, принц и вельможа были оба в Петербурге, оба
заявляли свои права, и для Элен представилась новая еще в ее карьере задача: сохранить свою
близость отношений с обоими, не оскорбив ни одного.
То, что показалось бы трудным и даже невозможным для другой женщины, ни разу не
заставило задуматься графиню Безухову, недаром, видно, пользовавшуюся репутацией умней-
шей женщины. Ежели бы она стала скрывать свои поступки, выпутываться хитростью из нелов-
кого положения, она бы этим самым испортила свое дело, сознав себя виноватою; но Элен,
напротив, сразу, как истинно великий человек, который может все то, что хочет, поставила себя
в положение правоты, в которую она искренно верила, а всех других в положение виноватости.