Page 188 - Война и мир 3 том

мывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая
изредка из-под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили
господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чув-
ствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою вели-
чественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с
разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорого-
миловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, дви-
гались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися
гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской
заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер-коллежского вала,
ожидая депутации.

XX

Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая
часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает доми-
рающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким
же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего
улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают
и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже
нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пче-
ловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного
ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев про-
изводящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко
раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, души-
стым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах
пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху
зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда,
подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из
улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы-
грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а
вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню
и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных,
усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепо-
том труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно
по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола
на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и
совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных
рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, слож-
ную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все
запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по рабо-
там; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не
мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестол-