Page 192 - Война и мир 3 том

– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко
мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и
обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как
только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым стару-
шечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на
свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал
дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне
ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время
молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в
руках свернутый клетчатый платочек, вышла из-за угла. Не доходя несколько шагов, она, раз-
вернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала
ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по-родственному, а вот
может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь
и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, –
извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, –
говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою,
улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк
к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калит-
кой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и
жалости к неизвестному ей офицерику.

XXIII

В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пья-
ные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять
фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая
рты, пели какую-то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им
хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высо-
кий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом
было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные
и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая
себе что-то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой
рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки
беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что-
то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно
голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий
малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать
рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводитель-
ством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино.
Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели
ворваться в него. На крыльце завязалась драка.