Page 29 - Война и мир 3 том
P. 29

– Что же меня спрашивать? Генерал Армфельд предложил прекрасную позицию с откры-
                  тым тылом. Или атаку von diesem italienischen Herrn, sehr schôn! [этого итальянского господина,
                  очень хорошо! (нем.)] Или отступление. Auch gut. [Тоже хорошо (нем.)] Что ж меня спраши-
                  вать? – сказал он. – Ведь вы сами знаете все лучше меня. – Но когда Волконский, нахмурив-
                  шись, сказал, что он спрашивает его мнение от имени государя, то Пфуль встал и, вдруг оду-
                  шевившись, начал говорить:
                        – Все испортили, все спутали, все хотели знать лучше меня, а теперь пришли ко мне: как
                  поправить? Нечего поправлять. Надо исполнять все в точности по основаниям, изложенным
                  мною, – говорил он, стуча костлявыми пальцами по столу. – В чем затруднение? Вздор, Kinder-
                  spiel. [детские игрушки (нем.)] – Он подошел к карте и стал быстро говорить, тыкая сухим
                  пальцем по карте и доказывая, что никакая случайность не может изменить целесообразности
                  Дрисского лагеря, что все предвидено и что ежели неприятель действительно пойдет в обход,
                  то неприятель должен быть неминуемо уничтожен.
                        Паулучи, не знавший по-немецки, стал спрашивать его по-французски. Вольцоген подо-
                  шел на помощь своему принципалу, плохо говорившему по-французски, и стал переводить
                  его слова, едва поспевая за Пфулем, который быстро доказывал, что все, все, не только то,
                  что случилось, но все, что только могло случиться, все было предвидено в его плане, и что
                  ежели теперь были затруднения, то вся вина была только в том, что не в точности все испол-
                  нено. Он беспрестанно иронически смеялся, доказывал и, наконец, презрительно бросил дока-
                  зывать, как бросает математик поверять различными способами раз доказанную верность
                  задачи. Вольцоген заменил его, продолжая излагать по-французски его мысли и изредка говоря
                  Пфулю: «Nicht wahr, Exellenz?» [Не правда ли, ваше превосходительство? (нем.)] Пфуль, как
                  в бою разгоряченный человек бьет по своим, сердито кричал на Вольцогена:
                        – Nun ja, was soll denn da noch expliziert werden? [Ну да, что еще тут толковать? (нем.)] –
                  Паулучи и Мишо в два голоса нападали на Вольцогена по-французски. Армфельд по-немецки
                  обращался к Пфулю. Толь по-русски объяснял князю Волконскому. Князь Андрей молча слу-
                  шал и наблюдал.
                        Из всех этих лиц более всех возбуждал участие в князе Андрее озлобленный, решитель-
                  ный и бестолково-самоуверенный Пфуль. Он один из всех здесь присутствовавших лиц, оче-
                  видно, ничего не желал для себя, ни к кому не питал вражды, а желал только одного – при-
                  ведения в действие плана, составленного по теории, выведенной им годами трудов. Он был
                  смешон, был неприятен своей ироничностью, но вместе с тем он внушал невольное уважение
                  своей беспредельной преданностью идее. Кроме того, во всех речах всех говоривших была, за
                  исключением Пфуля, одна общая черта, которой не было на военном совете в 1805-м году, –
                  это был теперь хотя и скрываемый, но панический страх перед гением Наполеона, страх, кото-
                  рый высказывался в каждом возражении. Предполагали для Наполеона всё возможным, ждали
                  его со всех сторон и его страшным именем разрушали предположения один другого. Один
                  Пфуль, казалось, и его, Наполеона, считал таким же варваром, как и всех оппонентов своей
                  теории. Но, кроме чувства уважения, Пфуль внушал князю Андрею и чувство жалости. По
                  тому тону, с которым с ним обращались придворные, по тому, что позволил себе сказать Пау-
                  лучи императору, но главное по некоторой отчаянности выражении самого Пфуля, видно было,
                  что другие знали и он сам чувствовал, что падение его близко. И, несмотря на свою самоуве-
                  ренность и немецкую ворчливую ироничность, он был жалок с своими приглаженными воло-
                  сами на височках и торчавшими на затылке кисточками. Он, видимо, хотя и скрывал это под
                  видом раздражения и презрения, он был в отчаянии оттого, что единственный теперь случай
                  проверить на огромном опыте и доказать всему миру верность своей теории ускользал от него.
                        Прения продолжались долго, и чем дольше они продолжались, тем больше разгорались
                  споры, доходившие до криков и личностей, и тем менее было возможно вывести какое-нибудь
                  общее заключение из всего сказанного. Князь Андрей, слушая этот разноязычный говор и эти
   24   25   26   27   28   29   30   31   32   33   34