Page 27 - Война и мир 3 том

комнату, как будто он всего боялся в большой комнате, куда он вошел. Он, неловким движе-
нием придерживая шпагу, обратился к Чернышеву, спрашивая по-немецки, где государь. Ему,
видно, как можно скорее хотелось пройти комнаты, окончить поклоны и приветствия и сесть за
дело перед картой, где он чувствовал себя на месте. Он поспешно кивал головой на слова Чер-
нышева и иронически улыбался, слушая его слова о том, что государь осматривает укрепления,
которые он, сам Пфуль, заложил по своей теории. Он что-то басисто и круто, как говорят само-
уверенные немцы, проворчал про себя: Dummkopf… или: zu Grunde die ganze Geschichte…
или: s'wird was gescheites d'raus werden… [глупости… к черту все дело… (нем.)] Князь Андрей
не расслышал и хотел пройти, но Чернышев познакомил князя Андрея с Пфулем, заметив,
что князь Андрей приехал из Турции, где так счастливо кончена война. Пфуль чуть взглянул
не столько на князя Андрея, сколько через него, и проговорил смеясь: «Da muss ein schoner
taktischcr Krieg gewesen sein». [ «То-то, должно быть, правильно-тактическая была война.»
(нем.)] – И, засмеявшись презрительно, прошел в комнату, из которой слышались голоса.
Видно, Пфуль, уже всегда готовый на ироническое раздражение, нынче был особенно
возбужден тем, что осмелились без него осматривать его лагерь и судить о нем. Князь Андрей
по одному короткому этому свиданию с Пфулем благодаря своим аустерлицким воспомина-
ниям составил себе ясную характеристику этого человека. Пфуль был один из тех безнадежно,
неизменно, до мученичества самоуверенных людей, которыми только бывают немцы, и именно
потому, что только немцы бывают самоуверенными на основании отвлеченной идеи – науки, то
есть мнимого знания совершенной истины. Француз бывает самоуверен потому, что он почи-
тает себя лично, как умом, так и телом, непреодолимо-обворожительным как для мужчин,
так и для женщин. Англичанин самоуверен на том основании, что он есть гражданин благо-
устроеннейшего в мире государства, и потому, как англичанин, знает всегда, что ему делать
нужно, и знает, что все, что он делает как англичанин, несомненно хорошо. Итальянец самоуве-
рен потому, что он взволнован и забывает легко и себя и других. Русский самоуверен именно
потому, что он ничего не знает и знать не хочет, потому что не верит, чтобы можно было вполне
знать что-нибудь. Немец самоуверен хуже всех, и тверже всех, и противнее всех, потому что
он воображает, что знает истину, науку, которую он сам выдумал, но которая для него есть
абсолютная истина. Таков, очевидно, был Пфуль. У него была наука – теория облического
движения, выведенная им из истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в
новейшей истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей военной
истории, казалось ему бессмыслицей, варварством, безобразным столкновением, в котором с
обеих сторон было сделано столько ошибок, что войны эти не могли быть названы войнами:
они не подходили под теорию и не могли служить предметом науки.
В 1806-м году Пфуль был одним из составителей плана войны, кончившейся Иеной и
Ауерштетом; но в исходе этой войны он не видел ни малейшего доказательства неправильно-
сти своей теории. Напротив, сделанные отступления от его теории, по его понятиям, были
единственной причиной всей неудачи, и он с свойственной ему радостной иронией говорил:
«Ich sagte ja, daji die ganze Geschichte zum Teufel gehen wird». [Ведь я же говорил, что все дело
пойдет к черту (нем.)] Пфуль был один из тех теоретиков, которые так любят свою теорию,
что забывают цель теории – приложение ее к практике; он в любви к теории ненавидел всякую
практику и знать ее не хотел. Он даже радовался неуспеху, потому что неуспех, происходив-
ший от отступления в практике от теории, доказывал ему только справедливость его теории.
Он сказал несколько слов с князем Андреем и Чернышевым о настоящей войне с выра-
жением человека, который знает вперед, что все будет скверно и что даже не недоволен этим.
Торчавшие на затылке непричесанные кисточки волос и торопливо прилизанные височки осо-
бенно красноречиво подтверждали это.
Он прошел в другую комнату, и оттуда тотчас же послышались басистые и ворчливые
звуки его голоса.