Page 104 - Война и мир 4 том

Однажды княжна Марья, в середине дня, заметив, что Наташа дрожит в лихорадочном
ознобе, увела ее к себе и уложила на своей постели. Наташа легла, но когда княжна Марья,
опустив сторы, хотела выйти, Наташа подозвала ее к себе.
– Мне не хочется спать. Мари, посиди со мной.
– Ты устала – постарайся заснуть.
– Нет, нет. Зачем ты увела меня? Она спросит.
– Ей гораздо лучше. Она нынче так хорошо говорила, – сказала княжна Марья.
Наташа лежала в постели и в полутьме комнаты рассматривала лицо княжны Марьи.
«Похожа она на него? – думала Наташа. – Да, похожа и не похожа. Но она особенная,
чужая, совсем новая, неизвестная. И она любит меня. Что у ней на душе? Все доброе. Но как?
Как она думает? Как она на меня смотрит? Да, она прекрасная».
– Маша, – сказала она, робко притянув к себе ее руку. – Маша, ты не думай, что я дурная.
Нет? Маша, голубушка. Как я тебя люблю. Будем совсем, совсем друзьями.
И Наташа, обнимая, стала целовать руки и лицо княжны Марьи. Княжна Марья стыди-
лась и радовалась этому выражению чувств Наташи.
С этого дня между княжной Марьей и Наташей установилась та страстная и нежная
дружба, которая бывает только между женщинами. Они беспрестанно целовались, говорили
друг другу нежные слова и большую часть времени проводили вместе. Если одна выходила, то
другаябыла беспокойна и спешила присоединиться к ней. Они вдвоем чувствовали большее
согласие между собой, чем порознь, каждая сама с собою. Между ними установилось чувство
сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в при-
сутствии друг друга.
Иногда они молчали целые часы; иногда, уже лежа в постелях, они начинали говорить и
говорили до утра. Они говорили большей частию о дальнем прошедшем. Княжна Марья рас-
сказывала про свое детство, про свою мать, про своего отца, про свои мечтания; и Наташа,
прежде с спокойным непониманием отворачивавшаяся от этой жизни, преданности, покор-
ности, от поэзии христианского самоотвержения, теперь, чувствуя себя связанной любовью с
княжной Марьей, полюбила и прошедшее княжны Марьи и поняла непонятную ей прежде сто-
рону жизни. Она не думала прилагать к своей жизни покорность и самоотвержение, потому что
она привыкла искать других радостей, но она поняла и полюбила в другой эту прежде непонят-
ную ей добродетель. Для княжны Марьи, слушавшей рассказы о детстве и первой молодости
Наташи, тоже открывалась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения
жизни.
Они всё точно так же никогда не говорили про него с тем, чтобы не нарушать словами,
как им казалось, той высоты чувства, которая была в них, а это умолчание о нем делало то,
что понемногу, не веря этому, они забывали его.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили
о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх
смерти, но страх болезни, слабости, потери красоты, и невольно она иногда внимательно раз-
глядывала свою голую руку, удивляясь на ее худобу, или заглядывалась по утрам в зеркало на
свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть, и
вместе с тем становилось страшно и грустно.
Один раз она скоро взошла наверх и тяжело запыхалась. Тотчас же невольно она приду-
мала себе дело внизу и оттуда вбежала опять наверх, пробуя силы и наблюдая за собой.
Другой раз она позвала Дуняшу, и голос ее задребезжал. Она еще раз кликнула ее,
несмотря на то, что она слышала ее шаги, – кликнула тем грудным голосом, которым она
певала, и прислушалась к нему.
Она не знала этого, не поверила бы, но под казавшимся ей непроницаемым слоем ила,
застлавшим ее душу, уже пробивались тонкие, нежные молодые иглы травы, которые должны