Page 160 - Война и мир 4 том

не желал иметь более. Он чувствовал, что образ жизни его определен теперь раз навсегда, до
смерти, что изменить его не в его власти, и потому этот образ жизни был дешев.
Пьер с веселым, улыбающимся лицом разбирал свои покупки.
– Каково! – говорил он, развертывая, как лавочник, кусок ситца. Наташа, держа на коле-
нях старшую дочь и быстро переводя сияющие глаза с мужа на то, что он показывал, сидела
против него.
– Это для Беловой? Отлично. – Она пощупала доброту.

– Это по рублю, верно?
Пьер сказал цену.
– Дорого, – сказала Наташа. – Ну, как дети рады будут и maman. Только напрасно ты
мне это купил, – прибавила она, не в силах удержать улыбку, любуясь на золотой с жемчугами
гребень, которые тогда только стали входить в моду.
– Меня Адель сбила: купить да купить, – сказал Пьер.
– Когда же я надену? – Наташа вложила его в косу. – Это Машеньку вывозить; может,
тогда опять будут носить. Ну, пойдем.
И, забрав подарки, они пошли сначала в детскую, потом к графине.
Графиня, по обычаю, сидела с Беловой за гранпасьянсом, когда Пьер и Наташа с сверт-
ками под мышками вошли в гостиную.
Графине было уже за шестьдесят лет. Она была совсем седа и носила чепчик, обхваты-
вавший все лицо рюшем. Лицо ее было сморщено, верхняя губа ушла, и глаза были тусклы.
После так быстро последовавших одна за другой смертей сына и мужа она чувствовала
себя нечаянно забытым на этом свете существом, не имеющим никакой цели и смысла. Она
ела, пила, спала, бодрствовала, но она не жила. Жизнь не давала ей никаких впечатлений.
Ей ничего не нужно было от жизни, кроме спокойствия, и спокойствие это она могла найти
только в смерти. Но пока смерть еще не приходила, ей надо было жить, то есть употреблять
свое время, свои силы жизни. В ней в высшей степени было заметно то, что заметно в очень
маленьких детях и очень старых людях. В ее жизни не видно было никакой внешней цели,
а очевидна была только потребность упражнять свои различные склонности и способности.
Ей надо было покушать, поспать, подумать, поговорить, поплакать, поработать, посердиться
и т. д. только потому, что у ней был желудок, был мозг, были мускулы, нервы и печень. Все
это она делала, не вызываемая чем-нибудь внешним, не так, как делают это люди во всей силе
жизни, когда из-за цели, к которой они стремятся, не заметна другая цель – приложения своих
сил. Она говорила только потому, что ей физически надо было поработать легкими и языком.
Она плакала, как ребенок, потому что ей надо было просморкаться и т. д. То, что для людей в
полной силе представляется целью, для нее был, очевидно, предлог.
Так поутру, в особенности ежели накануне она покушала чего-нибудь жирного, у ней
являлась потребность посердиться, и тогда она выбирала ближайший предлог – глухоту Бело-
вой.
Она с другого конца комнаты начинала говорить ей что-нибудь тихо.
– Нынче, кажется, теплее, моя милая, – говорила она шепотом. И когда Белова отвечала:
«Как же, приехали», она сердито ворчала: – Боже мой, как глуха и глупа!
Другой предлог был нюхательный табак, который ей казался то сух, то сыр, то дурно
растерт. После этих раздражений желчь разливалась у нее в лице, и горничные ее знали по
верным признакам, когда будет опять глуха Белова, и опять табак сделается сыр, и когда будет
желтое лицо. Так, как ей нужно было поработать желчью, так ей нужно было иногда порабо-
тать остававшимися способностями мыслить, и для этого предлогом был пасьянс. Когда нужно
было поплакать, тогда предметом был покойный граф. Когда нужно было тревожиться, пред-
логом был Николай и его здоровье; когда нужно было язвительно поговорить, тогда предлогом
была графиня Марья. Когда нужно было дать упражнение органу голоса, – это бывало большей