Page 162 - Война и мир 4 том

быть понято ею. Он говорил о внешних, общественных событиях и о тех людях, которые когда-
то составляли кружок сверстников старой графини, которые когда-то были действительным,
живым отдельным кружком, но которые теперь, большей частью разбросанные по миру, так
же как она, доживали свой век, собирая остальные колосья того, что они посеяли в жизни.
Но они-то, эти сверстники, казались старой графине исключительно серьезным и настоящим
миром. По оживлению Пьера Наташа видела, что поездка его была интересна, что ему многое
хотелось рассказать, но он не смел говорить при графине. Денисов, не будучи членом семьи,
поэтому не понимая осторожности Пьера, кроме того, как недовольный, весьма интересовался
тем, что делалось в Петербурге, и беспрестанно вызывал Пьера на рассказы то о только что
случившейся истории в Семеновском полку, то об Аракчееве, то о Библейском обществе. Пьер
иногда увлекался и начинал рассказывать, но Николай и Наташа всякий раз возвращали его к
здоровью князя Ивана и графини Марьи Антоновны.
– Ну что же, все это безумие, и Госнер и Татаринова, – спросил Денисов, – неужели все
продолжается?
– Как продолжается? – вскрикнул Пьер. – Сильнее чем когда-нибудь. Библейское обще-
ство – это теперь все правительство.
– Это что же, mon cher ami? – спросила графиня, отпившая свой чай и, видимо, желая
найти предлог для того, чтобы посердиться после пищи. – Как же это ты говоришь: правитель-
ство; я это не пойму.
– Да, знаете, maman, – вмешался Николай, знавший, как надо было переводить на язык
матери, – это князь Александр Николаевич Голицын устроил общество, так он в большой силе,
говорят.
– Аракчеев и Голицын, – неосторожно сказал Пьер, – это теперь все правительство. И
какое! Во всем видят заговоры, всего боятся.
– Что ж, князь Александр Николаевич-то чем же виноват? Он очень почтенный человек.
Я встречала его тогда у Марьи Антоновны, – обиженно сказала графиня и, еще больше оби-
женная тем, что все замолчали, продолжала: – Нынче всех судить стали. Евангельское обще-
ство – ну что ж дурного? – И она встала (все встали тоже) и с строгим видом поплыла к своему
столу в диванную.
Среди установившегося грустного молчания из соседней комнаты послышались детские
смех и голоса. Очевидно, между детьми происходило какое-то радостное волнение.
– Готово, готово! – послышался из-за всех радостный вопль маленькой Наташи. Пьер
переглянулся с графиней Марьей и Николаем (Наташу он всегда видел) и счастливо улыбнулся.
– Вот музыка-то чудная! – сказал он.
– Это Анна Макаровна чулок кончила, – сказала графиня Марья.
– О, пойду смотреть, – вскакивая, сказал Пьер. – Ты знаешь, – сказал он, останавливаясь
у двери, – отчего я особенно люблю эту музыку? – они мне первые дают знать, что все хорошо.
Нынче еду: чем ближе к дому, тем больше страх. Как вошел в переднюю, слышу, заливается
Андрюша о чем-то, – ну, значит, все хорошо…
– Знаю, знаю я это чувство, – подтвердил Николай. – Мне идти нельзя, ведь чулки –
сюрприз мне.
Пьер вошел к детям, и хохот и крики еще более усилились. – Ну, Анна Макаровна, –
слышался голос Пьера, – вот сюда, на середину, и по команде – раз, два, и когда я скажу три, ты
сюда становись. Тебя на руки. Ну, раз, два… – проговорил голос Пьера; сделалось молчание. –
Три! – и восторженный стон детских голосов поднялся в комнате.
– Два, два! – кричали дети.
Это были два чулка, которые по одному ей известному секрету Анна Макаровна сразу
вязала на спицах и которые она всегда торжественно при детях вынимала один из другого,
когда чулок был довязан.