Page 171 - Война и мир 4 том

le fil de la Vierge [нитями богородицы]. Впереди была слава, такая же, как и эти нити, но только
несколько плотнее. Они – он и Пьер – неслись легко и радостно все ближе и ближе к цели.
Вдруг нити, которые двигали их, стали ослабевать, путаться; стало тяжело. И дядя Николай
Ильич остановился перед ними в грозной и строгой позе.
– Это вы сделали? – сказал он, указывая на поломанные сургучи и перья. – Я любил
вас, но Аракчеев велел мне, и я убью первого, кто двинется вперед. – Николенька оглянулся
на Пьера; но Пьера уже не было. Пьер был отец – князь Андрей, и отец не имел образа и
формы, но он был, и, видя его, Николенька почувствовал слабость любви: он почувствовал
себя бессильным, бескостным и жидким. Отец ласкал и жалел его. Но дядя Николай Ильич все
ближе и ближе надвигался на них. Ужас обхватил Николеньку, и он проснулся.
«Отец, – думал он. – Отец (несмотря на то, что в доме было два похожих портрета, Нико-
ленька никогда не воображал князя Андрея в человеческом образе), отец был со мною и ласкал
меня. Он одобрял меня, он одобрял дядю Пьера. Что бы он ни говорил – я сделаю это. Муций
Сцевола сжег свою руку. Но отчего же и у меня в жизни не будет того же? Я знаю, они хотят,
чтобы я учился, И я буду учиться. Но когда-нибудь я перестану; и тогда я сделаю. Я только об
одном прошу бога: чтобы было со мною то, что было с людьми Плутарха, и я сделаю то же.
Я сделаю лучше. Все узнают, все полюбят меня, все восхитятся мною». И вдруг Николенька
почувствовал рыдания, захватившие его грудь, и заплакал.
– Êtes-vous indispose? [Вы нездоровы?] – послышался голос Десаля.
– Non, [Нет.] – отвечал Николенька и лег на подушку. «Он добрый и хороший, я люблю
его, – думал он о Десале. – А дядя Пьер! О, какой чудный человек! А отец? Отец! Отец! Да,
я сделаю то, чем бы даже он был доволен…»