Page 12 - Двенадцать стульев

— Где же это видано, чтоб на каждого человека отдельная кисточка? Выдумает же!
Бывший пролетарий умственного труда, а ныне палаточник Прусис даже разнервничался:

— Позвольте, Андрей Иванович, в Москве, по данным последней переписи, больше двух
миллионов жителей? Так, значит, нужно больше двух миллионов кисточек? Довольно
оригинально.

Разговор принимал горячие формы и черт знает до чего дошел бы, если б в конце Осыпной
улицы не показался Ипполит Матвеевич.

— Опять в аптеку побежал. Плохи дела, значит.
— Помрет старуха. Недаром Безенчук по городу сам не свой бегает.

— А доктор что говорит?
— Что доктор! В страхкассе разве доктора? И здорового залечат!
«Пьер и Константин», давно уже порывавшийся сделать сообщение на медицинскую тему,
заговорил, опасливо оглянувшись:

— Теперь вся сила в гемоглобине. Сказав это, «Пьер и Константин» умолк. Замолчали и
горожане, каждый по-своему размышляя о таинственных силах гемоглобина.

Когда поднялась луна и ее мятный свет озарил миниатюрный бюстик Жуковского, на
медной его спине можно было ясно разобрать написанное мелом краткое ругательство.

Впервые подобная надпись появилась на бюстике 15 июня 1897 года в ночь, наступившую
непосредственно после открытия памятника. И как представители полиции, а
впоследствии милиции ни старались, хулительная надпись аккуратно возобновлялась
каждый день.
В деревянных с наружными ставнями домиках уже пели самовары. Был час ужина.
Граждане не стали понапрасну терять время и разошлись. Подул ветер.

Между тем Клавдия Ивановна умирала. Она то просила пить, то говорила, что ей нужно
встать и сходить за отданными в починку парадными штиблетами Ипполита Матвеевича,
то жаловалась на пыль, от которой, по ее словам, можно было задохнуться, то просила
зажечь все лампы.

Ипполит Матвеевич, который уже устал волноваться, ходил по комнате. В голову ему лезли
неприятные хозяйственные мысли. Он думал о том, как придется брать в кассе
взаимопомощи аванс, бегать за попом и отвечать на соболезнующие письма
родственников. Чтобы рассеяться немного, Ипполит Матвеевич вышел на крыльцо. В
зеленом свете луны стоял гробовых дел мастер Безенчук.
— Так как же прикажете, господин Воробьянинов? — спросил мастер, прижимая к груди
картуз.
— Что ж, пожалуй, — угрюмо ответил Ипполит Матвеевич.

— А «Нимфа», туды ее в качель, разве товар дает! — заволновался Безенчук.

— Да пошел ты к черту! Надоел!
— Я ничего. Я насчет кистей и глазета. Как сделать, туды ее в качель? Первый сорт,
прима? Или как?

— Без всяких кистей и глазетов. Простой деревянный гроб. Сосновый. Понял?

Безенчук приложил палец к губам, показывая этим, что он все понимает, повернулся и,
балансируя картузом, но все же шатаясь, отправился восвояси. Тут только Ипполит
Матвеевич заметил, что мастер смертельно пьян.

На душе Ипполита Матвеевича снова стало необыкновенно гадостно. Он не представлял
себе, как будет приходить в опустевшую, замусоренную квартиру. Ему казалось, что со