Page 120 - Двенадцать стульев

квартиры?

— Это вам нужен ключ от квартиры, — пролепетал Ипполит Матвеевич.

— Берите двадцать, пока не поздно, а то я могу раздумать. Пользуйтесь тем, что у меня
хорошее настроение.
Воробьянинов давно уже потерял тот самодовольный вид, с которым некогда начинал
поиски брильянтов.
Лед, который тронулся еще в дворницкой, лед, гремевший, трескавшийся и ударявшийся о
гранит набережной, давно уже измельчал и стаял. Льда уже не было. Была широко
разлившаяся вода, которая небрежно несла на себе Ипполита Матвеевича, швыряя его из
стороны в сторону, то ударяя его о бревно, то сталкивая его со стульями, то унося от этих
стульев. Невыразимую боязнь чувствовал Ипполит Матвеевич. Все пугало его. По реке
плыли мусор, нефтяные остатки, пробитые курятники, дохлая рыба, чья-то ужасная
шляпа. Может быть, это была шляпа отца Федора, утиный картузик, сорванный с него
ветром в Ростове? Кто знает! Конца пути не было видно. К берегу не прибивало, а плыть
против течения бывший предводитель дворянства не имел ни сил, ни желания. Его несло в
открытое море приключений.

Глава XXVI

Два визита
Подобно распеленатому малютке, который, не останавливаясь ни на секунду, разжимает и
сжимает восковые кулачки, двигает ножонками, вертит головой, величиной в крупное
антоновское яблоко, одетое в чепчик, и выдувает изо рта пузыри, Авессалом Изнуренков
находился в состоянии вечного беспокойства. Он двигал полными ножками, вертел
выбритым подбородочком, издавал ахи и производил волосатыми руками такие жесты,
будто делал гимнастику на резинках.

Он вел очень хлопотливую жизнь, всюду появлялся и что-то предлагал, несясь по улице, как
испуганная курица, быстро говорил вслух, словно высчитывал страховку каменного,
крытого железом строения. Сущность его жизни и деятельности заключалась в том, что он
органически не мог заняться каким-нибудь делом, предметом или мыслью больше чем на
минуту.
Если острота не нравилась и не вызывала мгновенного смеха, Изнуренков не убеждал
редактора, как другие, что острота хороша и требует для полной оценки лишь небольшого
размышления, он сейчас же предлагал новую остроту.

— Что плохо, то плохо, — говорил он, — конечно. В магазинах Авессалом Владимирович
производил такой сумбур, так быстро появлялся и исчезал на глазах пораженных
приказчиков, так экспансивно покупал коробку шоколада, что кассирша ожидала
получить с него по крайней мере рублей тридцать. Но Изнуренков, пританцовывая у кассы
и хватаясь за галстук, как будто его душили, бросал на стеклянную дощечку измятую
трехрублевку и, благодарно блея, убегал.

Если бы этот человек мог остановить себя хоть бы на два часа, произошли бы самые
неожиданные события.

Может быть, Изнуренков присел бы к столу и написал прекрасную повесть, а может быть,
и заявление в кассу взаимопомощи о выдаче безвозвратной ссуды, или новый пункт к
закону о пользовании жилплощадью, или книгу «Уменье хорошо одеваться и вести себя в
обществе».

Но сделать этого он не мог. Бешено работающие ноги уносили его, из двигающихся рук
карандаш вылетал, как стрела, мысли прыгали.
Изнуренков бегал по комнате, и печати на мебели тряслись, как серьги у танцующей
цыганки. На стуле сидела смешливая девушка из предместья.
— Ах, ах, — вскрикивал Авессалом Владимирович, — божественно! «Царица голосом и
взором свой пышный оживляет пир...» Ах, ах! Высокий класс!.. Вы — королева Марго.