Page 18 - Двенадцать стульев

Буденного, ни батумских красоток. Попадья залепила все нутро сундучка фотографиями,
вырезанными из журнала „Летопись войны 1914 года". Тут было и „Взятие Перемышля", и
„Раздача теплых вещей нижним чинам на позициях", и мало ли что еще там было.

Выложив на пол лежавшие сверху книги: комплект журнала «Русский паломник» за 1903
год, толстеннейшую «Историю раскола» и брошюрку «Русский в Италии», на обложке
которой отпечатан был курящийся Везувий, отец Федор запустил руку на самое дно
сундучка и вытащил старый, обтерханный женин капор.
Зажмурившись от запаха нафталина, который внезапно ударил из сундучка, отец Федор,
разрывая кружевца и прошвы, вынул из капора тяжелую полотняную колбаску. Колбаска
содержала в себе двадцать золотых десяток — все, что осталось от коммерческих авантюр
отца Федора.

Он привычным движением руки приподнял полу рясы и засунул колбаску в карман
полосатых брюк. Потом подошел к комоду и вынул из конфетной коробки пятьдесят рублей
трехрублевками и пятирублевками. В коробке оставалось еще двадцать рублей.
— На хозяйство хватит, — решил он.

Глава IV

Муза дальних странствий
За час до прихода вечернего почтового поезда отец Федор, в коротеньком, чуть ниже колен
пальто и с плетеной корзинкой, стоял в очереди у кассы и боязливо поглядывал на входные
двери. Он боялся, что матушка, противно его настоянию, прибежит на вокзал провожать, и
тогда палаточник Прусис, сидевший в буфете и угощавший пивом финагента, сразу его
узнает. Отец Федор с удивлением и стыдом посматривал на свои открытые взорам всех
мирян полосатые брюки.
Посадка в бесплацкартный поезд носила обычный скандальный характер. Пассажиры,
согнувшись под тяжестью преогромных мешков, бегали от головы поезда к хвосту и от
хвоста к голове. Отец Федор ошеломленно бегал со всеми. Он так же, как и все, говорил с
проводниками искательным голосом, так же, как и все, боялся, что кассир дал ему
«неправильный» билет, и только впущенный, наконец, в вагон вернулся к обычному
спокойствию и даже повеселел.

Паровоз закричал полным голосом, и поезд тронулся, увозя с собой отца Федора в
неизвестную даль по делу загадочному, но сулящему, как видно, большие выгоды.
Интересная штука — полоса отчуждения. Самый обыкновенный гражданин, попав в нее,
чувствует в себе некоторую хлопотливость и быстро превращается либо в пассажира, либо
в грузополучателя, либо просто в безбилетного забулдыгу, омрачающего жизнь и служебную
деятельность кондукторских бригад и перронных контролеров.

С той минуты, когда гражданин вступает в полосу отчуждения, которую он по-
дилетантски называет вокзалом или станцией, жизнь его резко меняется. Сейчас же к нему
подскакивают Ермаки Тимофеевичи в белых передниках с никелированными бляхами на
сердце и услужливо подхватывают багаж. С этой минуты гражданин уже не принадлежит
самому себе. Он — пассажир и начинает исполнять все обязанности пассажира.
Обязанности эти многосложны, но приятны.
Пассажир очень много ест. Простые смертные по ночам не едят, но пассажир ест и ночью.
Ест он жареного цыпленка, который для него дорог, крутые яйца, вредные для желудка, и
маслины. Когда поезд прорезает стрелку, на полках бряцают многочисленные чайники и
подпрыгивают завернутые в газетные кульки цыплята, лишенные ножек, с корнем
вырванных пассажирами.
Но пассажиры ничего этого не замечают. Они рассказывают анекдоты. Регулярно через
каждые три минуты весь вагон надсаживается от смеха. Затем наступает тишина, и
бархатный голос докладывает следующий анекдот:
— Умирает старый еврей. Тут жена стоит, дети. «А Моня здесь?» — еврей спрашивает еле-
еле, «Здесь». — «А тетя Брана пришла?» — «Пришла». — «А где бабушка? Я ее не вижу». —