Page 22 - Двенадцать стульев

серого в яблоках, костюма было невозможно. К тому же нужно было иметь хотя бы десять
рублей для представительства и обольщения. Можно было, конечно, жениться и в походном
зеленом костюме, потому что мужская сила и красота Бендера были совершенно
неотразимы для провинциальных Маргарит на выданье, но это было бы, как говорил
Остап: «низкий сорт, не чистая работа». С картиной тоже не все обстояло гладко: могли
встретиться чисто технические затруднения. Удобно ли будет рисовать т. Калинина в
папахе и белой бурке, а т. Чичерина — голым по пояс? В случае чего можно, конечно,
нарисовать всех персонажей в обычных костюмах, но это уже не то.
— Не будет того эффекта! — произнес Остап вслух.

Тут он заметил, что дворник уже давно о чем-то горячо говорит. Оказывается, дворник
предался воспоминаниям о бывшем владельце дома:

— Полицмейстер ему честь отдавал... Приходишь к нему, положим, буду говорить, на
Новый год с поздравлением — трешку дает. На пасху, положим, буду говорить, еще
трешку. Да, положим, в день ангела ихнего поздравляешь. Ну, вот одних поздравительных
за год рублей пятнадцать и набежит. Медаль даже обещался мне представить. «Я, говорит,
хочу, чтобы дворник у меня с медалью был». Так и говорил: «Ты, Тихон, считай себя уже с
медалью.»
— Ну и что, дали?

— Ты погоди. «Мне, говорит, дворника без медали не нужно». В Санкт-Петербург поехал за
медалью. Ну, в первый раз, буду говорить, не вышло. Господа чиновники не захотели.
«Царь, говорит, в заграницу уехал, сейчас невозможно». Приказал мне барин ждать. «Ты,
говорит, Тихон, жди, без медали не будешь».
— А твоего барина что, шлепнули? — неожиданно спросил Остап.
— Никто не шлепал. Сам уехал. Что ему тут было с солдатней сидеть... А теперь медали за
дворницкую службу дают?
— Дают. Могу тебе выхлопотать.

Дворник с уважением посмотрел на Бендера.
— Мне без медали нельзя. У меня служба такая.

— Куда ж твой барин уехал?
— А кто его знает! Люди говорили, в Париж уехал.

— А!.. Белой акации, цветы эмиграции. Он, значит, эмигрант?
— Сам ты эмигрант. В Париж, люди говорят, уехал. А дом под старух забрали. Их хоть
каждый день поздравляй — гривенника не получишь!.. Эх! Барин был!..
В этот момент над дверью задергался ржавый звонок. Дворник, кряхтя, поплелся к двери,
открыл ее и в сильнейшем замешательстве отступил.
На верхней ступеньке стоял Ипполит Матвеевич Воробьянинов, черноусый и
черноволосый. Глаза его сияли под пенсне довоенным блеском.
— Барин! — страстно замычал Тихон. — Из Парижа!
Ипполит Матвеевич, смущенный присутствием в дворницкой постороннего, голые
фиолетовые ступни которого только сейчас увидел из-за края стола, смутился и хотел было
бежать, но Остап Бендер живо вскочил и низко склонился перед Ипполитом Матвеевичем.

— У нас хотя и не Париж, но милости просим к нашему шалашу.
— Здравствуй, Тихон, — вынужден был сказать Ипполит Матвеевич, — я вовсе не из
Парижа. Чего тебе это взбрело в голову?
Но Остап Бендер, длинный благородный нос которого явственно чуял запах жареного, не
дал дворнику и пикнуть.

— Отлично, — сказал он, кося глазом, — вы не из Парижа. Конечно, вы приехали из