Page 60 - Двенадцать стульев

Подхожу. Ни единого ветерка. Стропила не шелохнутся, Спрашиваю:
— Как выполняются задания?
Некрасивое лицо строителя, инженера Треухова оживляется... Он пожимает мне руку. Он
говорит:

— Семьдесят процентов задания уже выполнено. Статья кончалась так: Он жмет мне на
прощанье руку... Позади меня гудят стропила. Рабочие снуют там и сям. Кто может забыть
этих кипений рабочей стройки, этой неказистой фигуры нашего строителя?

Маховик.

Спасало Треухова только то, что на чтение газеты времени не было и иногда удавалось
пропустить сочинения т. Маховика.
Один раз Треухов не выдержал и написал тщательно продуманное язвительное
опровержение.
«Конечно, — писал он, — болты можно называть трансмиссией, но делают это люди, ничего
не смыслящие в строительном деле. И потом я хотел бы заметить т. Маховику, что стропила
гудят только тогда, когда постройка собирается развалиться. Говорить так о стропилах —
все равно, что утверждать, будто бы виолончель рожает детей. Примите и проч.»

После этого неугомонный Принц на постройке перестал появляться, но бытовые очерки по-
прежнему украшали третью полосу, резко выделяясь на фоне обыденных: «15 000 рублей
ржавеют», «Жилищные комочки», «Материал плачет» и «Курьез и слезы».
Строительство подходило к концу. Термитным способом сваривались рельсы, и они
тянулись без зазоров от самого вокзала до боен и от привозного рынка до кладбища.

Сперва открытие трамвая хотели приурочить к девятой годовщине Октября, но
вагоностроительный завод, ссылаясь на «арматуру», не сдал к сроку вагонов. Открытие
пришлось отложить до Первого мая. К этому дню решительно все было готово.
Концессионеры гуляючи дошли вместе с демонстрациями до Гусища. Там собрался весь
Старгород. Новое здание депо обвивали хвойные дуги, хлопали флаги, ветер бегал по
лозунгам. Конный милиционер галопировал за первым мороженщиком, бог весть как
попавшим в пустой, оцепленный трамвайщиками круг. Между двумя воротами депо
высилась жидкая, пустая еще трибуна с микрофоном-усилителем. К трибуне подходили
делегаты. Сводный оркестр коммунальников и канатчиков пробовал силу своих легких.
Барабан лежал на земле.

По светлому залу депо, в котором стояли десять светло-зеленых вагонов, занумерованных
от 701 до 710, шлялся московский корреспондент в волосатой кепке. На груди у него
висела заркалка, в которую он часто и озабоченно заглядывал. Корреспондент искал
главного инженера, чтобы задать ему несколько вопросов на трамвайные темы. Хотя в
голове корреспондента очерк об открытии трамвая со включением конспекта еще не
произнесенных речей был уже готов, корреспондент добросовестно продолжал изыскания,
находя недостаток лишь в отсутствии буфета.
В толпе пели, кричали и грызли семечки, дожидаясь пуска трамвая.

На трибуну поднялся президиум губисполкома. Принц Датский, заикаясь, обменивался
фразами с собратом по перу. Ждали приезда московских кинохроникеров.

— Товарищи! — сказал Гаврилин. — Торжественный митинг по случаю открытия
старгородского трамвая позвольте считать открытым.

Медные трубы задвигались, вздохнули и три раза подряд сыграли «Интернационал».
— Слово для доклада предоставляется товарищу Гаврилину! — крикнул Гаврилин.
Принц Датский-Маховик и московский гость, не сговариваясь, записали в свои записные
книжки: