Page 91 - Двенадцать стульев

ныне богоугодное заведение); несу я мою мебель к себе в номера «Сорбонна», и вдруг из- за
угла с рыканьем человек на меня лезет, как лев, набросился и схватился за стул. Чуть до
драки не дошло. Осрамить меня хотели. Потом я пригляделся, смотрю — Воробьянинов.
Побрился, представь себе, и голову оголил, аферист, позорится на старости лет.
Разломали мы стул — ничего там нету. Это потом я понял, что на ложный путь попал. А в то
время очень огорчался.

Стало мне обидно, и я этому развратнику всю правду в лицо выложил.
«Какой, говорю, срам на старости лет, какая, говорю, дикость в России теперь настала:
чтобы предводитель дворянства на священнослужителя, аки лев, бросался и за
беспартийность упрекал! Вы, говорю, низкий человек, мучитель Клавдии Ивановны и
охотник за чужим добром, которое теперь государственное, а не его».
Стыдно ему стало, и он «ушел от меня прочь, в публичный дом, должно быть.
А я пошел к себе в номера «Сорбонна» и стал обдумывать дальнейший план. И сообразил я
то, что дураку этому бритому никогда бы в голову не пришло: я решил найти человека,
который распределял реквизированную мебель. Представь себе, Катенька, недаром я на
юридическом факультете обучался — пошло на пользу. Нашел я этого человека. На другой
же день нашел. Варфоломеич — очень порядочный старичок. Живет себе со старухой
бабушкой, тяжелым трудом хлеб добывает. Он мне все документы дал. Пришлось, правда,
вознаградить за такую услугу. Остался без денег (но об этом после). Оказалось, что все
двенадцать гостиных стульев из воробьяниновского дома попали к инженеру Брунсу, на
Виноградную улицу, дом № 34. Заметь, что все стулья попали к одному человеку, чего я
никак не ожидал (боялся, что стулья попадут в разные места). Я очень этому обрадовался.
Тут как раз в «Сорбонне» я снова встретился с мерзавцем Воробьяниновым. Я хорошенько
отчитал его и его друга, бандита, не пожалел. Я очень боялся, что они проведают мой
секрет, и затаился в гостинице до тех пор, покуда они не съехали.
Брунс, оказывается, из Старгорода выехал в 1923 году в Харьков, куда его назначили
служить. От дворника я выведал, что он увез с собою всю мебель и очень ее сохраняет.
Человек он, говорят, степенный.
Сижу теперь в Харькове на вокзале и пишу вот по какому случаю. Во-первых, очень тебя
люблю и вспоминаю, а во-вторых, Брунса здесь уже нет. Но ты не огорчайся. Брунс служит
теперь в Ростове, в «Новоросцементе», как я узнал. Денег у меня на дорогу в обрез.
Выезжаю через час товаро-пассажирским. А ты, моя добрая, зайди, пожалуйста, к зятю,
возьми у него пятьдесят рублей (он мне должен и обещался отдать) и вышли в Ростов:
главный почтамт, до востребования, Федору Иоанновичу Вострикову. Перевод, в видах
экономии, пошли почтой. Будет стоить тридцать копеек. Что у нас слышно в городе? Что
нового? Приходила ли к тебе Кондратьевна? Отцу Кириллу скажи, что скоро вернусь: мол, к
умирающей тетке в Воронеж поехал. Экономь средства. Обедает ли еще Евстигнеев?
Кланяйся ему от меня. Скажи, что к тетке уехал.

Как погода? Здесь, в Харькове, совсем лето. Город шумный — центр Украинской
республики. После провинции кажется, будто за границу попал. Сделай:

1) мою летнюю рясу в чистку отдай (лучше 3 р. за чистку отдать, чем на новую тратиться),
2) здоровье береги, 3) когда Гуленьке будешь писать, упомяни невзначай, что я к тетке
уехал в Воронеж. Кланяйся всем от меня. Скажи, что скоро приеду. Нежно целую, обнимаю
и благословляю. Твой муж Федя.

Нота-бене: где-то теперь рыщет Воробьянинов?

Любовь сушит человека. Бык мычит от страсти. Петух не находит себе места. Предводитель
дворянства теряет аппетит.
Бросив Остапа и студента Иванопуло в трактире, Ипполит Матвеевич пробрался в розовый
домик и занял позицию у несгораемой кассы. Он слышал шум отходящих в Кастилию
поездов и плеск отплывающих пароходов.

Гаснут дальней Альпухары Золотистые края.