Page 100 - Хождение по мукам. Восемнадцатый год

глаза.
– Вадим Петрович убит, – сказала она. – Я в Москву не вернусь, там у меня – никого…
Ничего нет… Что с сестрой – не знаю… Думала куда-нибудь деться – в Екатеринославе,
может быть…

Расставив ноги, Алексей глядел в землю. Покачал головой:
– Зря пропал Вадим Петрович, хороший был человек…

– Да, да, – сказала Катя, и слезы наполнили ее глаза. – Он был очень хорошим
человеком.

– Не послушались вы меня тогда. Конечно, мы – за свое, и вы – за свое. Тут обижаться не
на что. Но куда же воевать против народа! Разве мы сдадимся!.. Видели сегодня
мужиков? А справедливый был человек…

Катя сказала, глядя на свесившуюся из-за плетня тяжелую ветвь черешни:
– Алексей Иванович, посоветуйте мне, что делать? Жить ведь нужно… – Сказала и
испугалась, – слова улетели в пустоту. Алексей ответил не сразу:
– Что делать? Ну, вопрос самый господский. Это как же так? Образованная женщина,
умеете на разных иностранных языках, красавица, и спрашиваете у мужика – что
делать?
Лицо у него стало презрительным. Он тихо побрякивал гранатами, висевшими у пояса.
Катя поджалась. Он сказал:
– В городе дела для вас найдутся. Можно в кабак – петь, танцевать, можно – кокоткой,
можно и в канцелярию – на машинке. Не пропадете.
Катя опустила голову, – чувствовала, что он смотрит на нее, и от этого взгляда не могла
поднять головы. И, как и тогда с Мишкой, она внезапно поняла, почему взгляд Алексея
так зло уперся ей в темя. Не такое теперь было время, чтобы прощать, миловать. Не
свой, – значило – враг. Спросила, как ей жить. Спросила у бойца, еще горячего от
скачки, от свиста пуль, от хмеля победы… Как жить? И Кате диким показался этот
вопрос. Спросить – с каким другом, за какую волю лететь по степи в тачанке? – вот тут
бы добром сверкнули его глаза…

Катя поняла и пустилась на хитрость, как маленький зверек. За эти сутки в первый раз
попыталась защищаться:

– Плохо вы меня поняли, Алексей Иванович. Не моя вина, что меня гоняет, как сухой
лист по земле. Что мне любить? Чем мне дорожить? Не научили меня, так и не
спрашивайте. Научите сначала. (Он перестал постукивать гранатами, значит –
насторожился, прислушался.) Вадим Петрович против моей воли ушел в белую армию. Я
не хотела этого. И он мне бросил упрек, что у меня нет ненависти… Я все вижу, все
понимаю, Алексей Иванович, но я – в сторонке… Это ужасно. В этом вся моя мука… Вот
почему я вас спросила, что мне делать, как жить…

Она помолчала и потом открыто, ясно взглянула в глаза Алексею Ивановичу. Он
моргнул. Лицо стало простоватым, растерянным, точно его здорово провели. Рука
полезла в затылок, заскребла.

– Это – драма, это вы правильно, – сказал он, морща нос. – У нас – просто. Брат убил у
меня во дворе германца, хату подожгли и – ушли. Куда? К атаману. А вы,
интеллигенция… Действительно…
Катина хитрость удалась. Алексей Иванович, видимо, намеревался тут же разрешить
проклятый вопрос: за какую правду бороться таким, как Катя, – безземельным и
безлошадным.
Это было бесплодное занятие у плетня под черешней, на которую глядела Катя. Ей
захотелось сорвать две, висевшие сережкой, черные ягоды, но она продолжала тихо
стоять перед Красильниковым, только в больших глазах ее, озаренных небом, мелькали