Page 98 - Хождение по мукам. Восемнадцатый год

Катя не могла больше сидеть в избе и вышла на знойный, пахнувший навозом солнцепек.
По улице в это время шли встревоженной кучкой вчерашние пассажиры. Впереди шагал,
глядя поверх пенсне, учитель физики Обручев; он был в резиновом плаще и калошах и
казался предводителем, – в него верили.

– Присоединяйтесь к нам! – крикнул он Кате. Она подошла. У пассажиров был помятый
вид, лица похудевшие; у двух пожилых женщин – потеки от слез. Переодетого
спекулянта не было видно. – Один из нашей партии бесследно исчез – очевидно,
расстрелян, – сказал Обручев бодрым голосом. – Нас всех ожидает его участь, господа,
если мы не найдем в себе достаточного прилива энергии… Мы немедленно должны
решить вопрос: ждать ли исхода сражения, или воспользоваться тем, что нас никто,
видимо, не охраняет, и постараться пешком дойти до железной дороги… Оратора
ограничиваю одной минутой.

Тогда заговорили все сразу. Одни указывали на то, что если разбойники нагонят их в
открытой степи, то, безусловно, всех уничтожат. Другие – что в побеге есть все-таки
доля спасения. Третьи, уверенные в победе немцев, настаивали – ждать конца сражения.
Когда опять загрохотало за холмами, все примолкли и, мучительно морщась, глядели
туда, где ничего не было видно, только лениво вертелись крылья мельниц. Обручев
произнес четкую речь, в которой сгруппировал все противоречия. Обе дамы смотрели
ему в рот как проповеднику. Ничего не решив, пассажиры продолжали стоять среди кур
и воробьев на пустынной улице, где ни одна душа не задумается пожалеть своего же,
русского… Какое там! Вон простоволосая баба выглянула в окошко, зевнула,
отвернулась. Вышел из-за угла хаты сердитый мужик распояской, поглядел мимо,
поднял кусок глины, изо всей силы бросил в чужого кабана. И так же равнодушно
плавающие над селом коршуны поглядывали на ограбленных, никому здесь не нужных
горожан.

За холмом поднялось облачко пыли. От мельниц поскакал и скрылся верховой. Кое-кто
из пассажиров предложил вернуться назад в волостное управление, где все провели эту
ночь. Обе дамы ушли первыми. Когда из-за холмов появились мчавшие во весь дух
тройки, – ушли и остальные. На улице остались Катя и учитель физики, мужественно
скрестивший руки под плащом.

Троек было всего четыре или пять. Они обогнули озеро и появились в селе. Везли
раненых. Передняя остановилась у окон хаты. Правивший конями рослый партизан в
расстегнутом кожухе крикнул:

– Надежда, твоего привезли.

Из хаты выбежала баба, срывая с себя фартук, заголосила низким голосом, припала к
тачанке. С нее слез до зелени бледный парень, обхватил бабу за шею, уронив голову,
сгибаясь поплелся в хату. Тройка подъехала к другому двору, откуда выскочили три
пестро разодетые девки.
– Берите, лебеди, своего – легко раненный, – весело крикнул им возница. После этого он
повернул тройку шагом, посматривая, куда бы завезти последнего раненого. В тачанке
сидел с зажмуренными глазами Мишка Соломин, голова его была обвязана
окровавленными лохмотьями рубашки, зубы стиснуты.

Вдруг возница остановил коней:
– Тпру… Батюшки, никак вы! Екатерина Дмитриевна?..

Этого Катя никак уж здесь не ждала. Задохнулась от волнения, побежала к тачанке. В
ней стоял, – широко раздвинув ноги, уперев одну руку в бок, в другой держа ременные
вожжи, – Алексей Красильников. На щеках его кудрявилась борода, светлые глаза
глядели весело. На поясе – гранаты, пулеметная лента поверх кожуха, за плечами
кавалерийская винтовка.

– Екатерина Дмитриевна… Как же вы к нам попали? Вы в чьей хате? Энтой? У
Митрофана? – мой троюродный брат, тоже Красильников. Вот, глядите: Мишку жалко, –
полголовы шрапнелью разворотило…