Page 136 - Хождение по мукам. Восемнадцатый год

Кореновская была в версте отсюда. Там кое-где светились костры. Ближе, в лощинке,
плясал над землей бездымный язык пламени. Иван Ильич почувствовал жажду и голод и
повернул в сторону костра.
Со всего поля брели туда темные фигуры, – кто легко раненный, кто заблудившийся из
растрепанной части, кто волок пленного. Перекликались, слышалась хриплая ругань,
крепкий хохот… У костра, где пылали шпалы, лежало много народа.
Иван Ильич потянул носом запах хлеба, – все эти покрытые пылью люди жевали. Близ
огня стояла телега с хлебом и с бочонком, откуда тощая измученная женщина в белой
косынке цедила воду.

Он напился, получил ломоть и прислонился к телеге. Ел, глядя на звезды. Люди у костра
казались успокоившимися, многие спали. Но те, кто подходил с поля, еще кипели
злобой. Ругались, грозились в темноту, хотя их никто не слушал. Сестра раздавала ломти
и кружки с водой.
Один, чернобородый, голый по пояс, приволок пленного и сбил его с ног у костра.

– Вот, сука, паразит… Допрашивай его, ребята… – Он пхнул упавшего сапогом и
отступил, подтягивая штаны. Впалая грудь его раздувалась. Иван Ильич узнал
Чертогонова и – отвернулся. Несколько человек кинулись к лежавшему, нагнулись:

– Вольноопределяющийся… (Сорвали с него погоны, бросили в огонь.) Мальчишка, а
злой, гадюка!

– За отцовские капиталы пошел воевать… Видно, из богатеньких…

– Глазами блескает, вот сволочь…
– Чего на него глядеть, пусти-ка…
– Постой, может, у него какие бумаги, – в штаб его…

– Волоки в штаб…

– Ни! – закричал Чертогонов, кидаясь. – Он раненый лежит, я подхожу, – видишь сапоги-
то, – он в меня два раза стрелил, я его не отдам… – И он закричал пленному еще дичей: –
Скидай сапоги!

Иван Ильич опять покосился. Обритая круглая юношеская голова
вольноопределяющегося отсвечивала при огне. Зубы были оскалены, зрачки больших
глаз метались, маленький нос весь собрался морщинами. Должно быть, он совсем
потерял голову… Резким движением вскочил. Левая рука его безжизненно висела в
разорванном, окровавленном рукаве. Между зубами раздался тихий свист, он даже шею
вытянул… Чертогонов попятился, – так было страшно это живое видение ненависти…
– Эге! – проговорил из толпы чей-то густой голос. – А я же его знаю, у батьки его работал
на табачной фабрике, – то ж ростовский фабрикант Оноли…
– Знаем, знаем, – загудели голоса.

Нагнув лоб, Валерьян Оноли закрутил головой, закричал с пронзительной хрипотцой:
– Мерзавцы, хамы, кррррасная сволочь! В морду вас, в морду, в морду! Мало вас пороли,
вешали, собаки? Мало вам, мало? Всех за члены перевешаем, хамовы сволочи…

И, ничего уже не сознавая, он схватил Чертогонова за косматую бороду, стал бить его
сапогом в голый живот…

Иван Ильич сейчас же отошел от телеги. Грозно зашумели голоса, острый крик
прорезал их нарастающий гнев. Над толпой поднялось растопыренное, дрыгающее
ногами тело Валерьяна Оноли, подлетело и упало… Высоко поднялся над костром столб
мелких искр…