Page 137 - Хождение по мукам. Восемнадцатый год

В похолодевшей перед утром степи захлопали кнутами еще ленивые выстрелы,
торжественно прокатился орудийный гул. Это колонны Дроздовского и Боровского снова
пошли в наступление из-за ручья Кирпели, чтобы отчаянным усилием повернуть счастье
на свою сторону.

В эту же ночь командарм Сорокин получил из Екатеринодара приказ от непрерывно
заседающего ЦИКа быть главнокомандующим всеми красными силами Северного
Кавказа.

Сообщил ему об этом начальник штаба Беляков: с телеграфной лентой кинулся в вагон
главкома и, сбросив его ноги с койки, прочел приказ, освещая ленту бензиновой
зажигалкой. Сорокин, не в силах проснуться, таращил глаза, валился на горячую
подушку. Беляков стал трясти его за плечи:
– Да проснись ты, ваше высокопревосходительство, товарищ главнокомандующий…
Хозяин Кавказа – понял? Царь и бог – понял?
Тогда Сорокин понял всю огромную важность известия, всю изумительную судьбу свою,
оттиснутую точками и линиями на узкой полоске бумаги, извивающейся в пальцах
начштаба. Он быстро оправил штаны, накинул черкеску, пристегнул кобуру, шашку.
– Немедленно объявить приказ по армии… Мне – коня…

На рассвете Иван Ильич Телегин после перевязки, разыскивая штаб своего полка,
пробирался между возами. В это время со стороны вокзала по улице пролетела кучка
конвойных с развевающимися башлыками, впереди скакал трубач, за ним – двое:
Сорокин, рвавший повод у гривастого коня, и казак со значком главнокомандующего на
пике. Как ночные духи в закружившейся пыли, всадники умчались в сторону выстрелов.

На телегах, мокрых от росы, поднимались заспанные головы, выставлялись бороды,
хрипели голоса. И уже далеко в степи пела труба скачущего горниста, оповещая о том,
что главнокомандующий близко, здесь, в бою, под пулями… «Опрокинем врага, та-та-
та, – пела труба, – к победе и славе вперед… Для героя нет смерти, но слава навек, та-та-
та…»

В мазаной хате с выбитыми окошками Иван Ильич нашел Гымзу. Больше никого из
штаба полка здесь не было. Гымза сутуло сидел на лавке, огромный и мрачный, рука его
с деревянной ложкой висела между раздвинутыми коленями. На столе стоял горшок со
щами и рядом туго набитый портфель – весь аппарат начальника особого отдела.
Гымза, казалось, дремал. Он не пошевелился, только повернул глаза в сторону Ивана
Ильича:
– Ранен?

– Пустяки, царапина…Провалялся полночи в пшенице… Потерял своих, – такая
путаница… Где полк?
– Сядь, – сказал Гымза. – Есть хочешь?

Он с трудом поднял руку, отдал ложку. Иван Ильич набросился на горшок с
полуостывшими щами, даже застонал. С минуту ел молча.

– Наши дрались вчера, товарищ Гымза, цепи и поднимать не надо: на триста, на
четыреста шагов бросались в штыки…

– Поел, будет, – сказал Гымза. Телегин положил ложку. – Ты слышал приказ по армии?
– Нет.

– Сорокин – верховный главнокомандующий. Понятно?
– Ну, что ж, это хорошо… Ты видел его вчера? С брошенными поводьями пер в самый
огонь, – пунцовая рубашка, весь на виду. Бойцы, как завидят его, – ура! Кабы не он