Page 150 - Хождение по мукам. Восемнадцатый год

– Господа, позвольте и мне…
Банкет давался представителями города по поводу победоносного шествия армии
Учредительного собрания на север. Заняты были Симбирск и Казань. Большевики,
казалось, окончательно теряли Среднее Поволжье. Под Мелекесом остатки Красной
конной армии, в три с половиной тысячи сабель, отчаянно пробивались из окружения. В
Казани, взятой чехами с налета, было захвачено двадцать четыре тысячи пудов золота
на сумму свыше 600 миллионов рублей – больше половины государственного золотого
запаса. Факт этот был настолько невероятен, грандиозен, что все его неисчерпаемые
последствия еще слабо усваивались умами.

Золото находилось по пути в Самару. Никто еще определенно не накладывал на него
властной руки, но чехи как будто решили предоставить его самарскому комитету членов
Учредительного собрания, КОМУЧу. Самарское купечество держалось насчет судьбы
золота своей точки зрения, но пока ее не высказывало. Чувства же к победителям-чехам
достигли степени крайней горячности.

Банкет был многолюдный и оживленный. Дамы самарского общества, – а среди них были
такие звезды, как Аржанова, Курлина и Шехобалова, владелицы пятиэтажных
мукомольных мельниц, элеваторов, пароходных компаний и целых уездов залежного
чернозема, – дамы, блистающие бриллиантами с волоцкий орех, в туалетах, если не
совсем уже модных, то, во всяком случае, вывезенных в свое время из Парижа и Вены,
смеющийся цветник этих дам окружал героя событий, командующего чешской армией,
капитана Чечека. Как все герои, он был божественно прост и обходителен. Правда, его
плотному телу было немного жарковато, тугой воротник отлично сшитого френча
врезывался в багровую шею, но молодое полнокровное лицо, с короткими рыжими
усиками, с блестящими глазами, так и просилось на поцелуй в обе румяные щеки.
Очаровывающая улыбка не сходила с его уст, словно он отстранил от себя всякую славу,
словно общество дам в тысячу раз было приятнее ему, чем гром побед и взятие
губернских городов с поездами золота.
Напротив него сидел тучный, средних лет, военный с белым аксельбантом. Яйцевидный
череп его был гол и массивен, как оплот власти. На обритом жирном лице
примечательными казались толстые губы; он не переставая жевал, сдвинув бровные
мускулы, зорко поглядывал на разнообразные закуски. Рюмочка тонула в его большой
руке, – видимо, он привык больше к стаканчику. Коротко, закидывая голову, выпивал.
Умные голубые медвежьи глазки его не останавливались ни на ком, точно он был здесь
настороже. Военные склонялись к нему с особенным вниманием. Это был недавний
гость, герой уральского казачества, оренбургский атаман Дутов.
Неподалеку от него, между двумя хорошенькими женщинами, блондинкой и шатенкой,
сидел французский посол, мосье Жано, в светло-серой визитке, в ослепительном белье.
Маленькое личико его, с превосходнейшими усами и острым носиком, было сильно
поношено. Он гортанно трещал, склоняясь то к полуобнаженным прелестям шатенки
(она ударяла его за это цветком по руке), то к жемчужно-розовому плечу блондинки,
хохочущей так, будто француз ее щекотал. Обе дамы понимали по-французски, только
когда говорят медленно. Было очевидно, что женские прелести свели с ума бедняжку
Жано. Все же это не мешало ему во время коротких пауз обращаться к солидному
мукомолу Брыкину, только что приехавшему из Омска, или поднять бокал за доблестные
деяния атамана Дутова. Интерес, проявляемый мосье Жано к сибирской муке и
оренбургскому мясу и маслу, указывал на его горячую преданность белому движению; в
минуты продовольственных затруднений французский посол всегда мог предложить
правительству полсотни вагонов муки и прочего… Находились скептические умы,
утверждавшие, что не мешало бы, как это делается всяким порядочным правительством,
предложить мосье Жано представить полностью верительные посольские грамоты… Но
правительство предпочитало путь более тактичный – доверие к союзникам.

За столом находился еще один примечательный иностранец – смуглый, быстроглазый
синьор Пикколомини (утверждавший, что это его настоящая фамилия). Он представлял в
своем лице несколько неопределенно итальянскую нацию, итальянский народ. Короткий
голубой мундир его был расшит серебряным шнуром, на плечах колыхались огромные
генеральские эполеты. Он формировал в Самаре специальный итальянский батальон.
Правительство разводило руками: «Где он тут найдет итальянцев? Черт его знает», – но
деньги давало: все-таки союзники. В буржуазных кругах ему значения не придавали.