Page 30 - Хождение по мукам. Восемнадцатый год

мокрым снегом и грязью. Осадил у крыльца. От раздувающихся конских боков валил пар.
– Где товарищ командир?

На крыльцо выскочили, торопливо застегивая шинели, несколько человек. Расталкивая
их, появился Сапожков в кавалерийском полушубке.

– Я командир.
Переведя дух, навалясь на луку, казак сказал:

– Застава вся перебита. Один я ушел.
– Еще что?

– А то еще, – к ночи ждите сюда Корнилова, идет всей силой…
На крыльце переглянулись. Среди стоящих были коммунисты, организаторы обороны
станицы. Сапожков засопел, собрал складками подбородок: «Я готов, как вы,
товарищи?..» Казак, слезши с коня, стал рассказывать, как всю заставу порубили
черкесы из бригады генерала Эрдели. Тесная толпа бойцов, казачек, мальчишек сбилась
у крыльца. Слушали молча.
Подошел и Рощин, обвязанный башлыком. Ночью ему удалось выспаться и обсушиться в
жаркой и вонючей хате, где вповалку среди портянок и мокрой одежи лежало человек
пятьдесят красноармейцев. Хозяйка на рассвете испекла хлебы, сама разрезала и
раздала ребятам ломти.

– Уж постарайтесь, солдаты, не допустите офицеров в нашу станицу.

Красноармейцы отвечали молодой хозяйке:
– Ничего не бойся… Одного бойся…

И ввертывали такое словцо, что она замахивалась краюхой:
– А ну вас, кабаны, – перед смертью – все про то же…

От вчерашнего ночного похода у Рощина осталась ломота и тупая боль во всем теле. Но
решение его было твердо. С утра он копал мерзлую землю на огородах. Потом носил
жестянки с патронами с подвод в станичное правление. В обед выдали по чашке спирту,
и от огненной влаги у Рощина прошла ломота, отмякли кости, и он решил – не
откладывать, кончить сегодня же.

Сейчас он вертелся у крыльца, ища случая попроситься в передовую заставу. Продумано
было все, вплоть до капитанских погон, зашитых на груди в гимнастерке. Как он ожидал,
так и случилось. Стоявший с Сапожковым коренастый матрос спустился с крыльца и
стал вызывать охотников на опасное дело.
– Братишки, – сказал он чугунным голосом, – а ну, кому жизнь не дорога…

Через час с одной из партий в пятьдесят бойцов Рощин выходил из станицы на равнину,
затянутую непроглядным туманом. Спускались гнилые сумерки. Снег теперь перестал,
порывистый ветер хлестал крупным дождем. Шли без дорог по сплошной воде, как по
озеру, в направлении холмов, где нужно было рыть окопы.

В сырой утренней мгле блеснула зарница. Бухнуло. Завыло, уходя… И сейчас же по
холмам, по берегу речки беспорядочно захлопали выстрелы. Снова – зарница, пушечный
выстрел, и там, впереди, в тумане затукал пулемет.
Это подходил Корнилов. Его передовые части были уже на том берегу реки. Рощину
показалось, что он различил две-три фигуры, перебежавшие, нагнувшись, к самой воде,
в кусты. Колотилось сердце. Он высунулся из окопчика, вырытого у кручи над речкой.
Мутная желто-оловянного цвета река неслась водоворотами высоко в берегах. Налево,