Page 31 - Хождение по мукам. Восемнадцатый год

посреди нее, был виден наполовину затопленный мост. На него из воды вылезло десятка
два тех неясных фигур, – нагнувшись, перебежали. Все беспорядочнее, все учащеннее
стреляли с холмов по реке, по мосту. Совсем близко, на том берегу, ударило длинное
пламя орудия. Над окопчиком, где сидел Рощин, разорвалась шрапнель. Из-за гребня,
вниз к переправе, посыпались серые и черные фигуры, – сбегали, сползали на заду,
скатывались, падали. У всех черточками на плечах виднелись погоны.
Снова орудийный удар и рваный грохот над окопчиком. «Ой, ой, братцы…» – затянул
голос. Сквозь треск стрельбы кто-то завопил:
– Обходят!.. Ребята, отступайте!..

Рощин чувствовал: вот, вот, – жданная минута. Он быстро прилег ничком, не шевелился.
Пронеслось в голове: «Платка нет, кусок рубашки на штык и кричать, – непременно по-
французски…» На спину ему тяжело кто-то упал, навалился, обхватил за шею, кряхтя
полез к горлу пальцами. Рощин вскинулся – увидел за плечом своим лицо, залитое
кровью, с выпученным рыжим глазом, с разинутым беззубым ртом. Это опять был
Квашин. Он повторял, будто в забытьи:
– Крестишься… своих увидал…
Рощин, отдирая его со спины, поднялся во весь рост, закачался. Как клещ, вцепился
Квашин в плечи. Борясь, Рощин опрокинулся на бруствер окопчика, в бешенстве
вцепился зубами в вонючий полушубок. Чувствовал – локти и колени начинают
скользить по жидкой глине, – обрыв был в полутора шагах.
– Пусти же! – зарычал наконец Рощин.

Земля под ним осела, и он вместе с Квашиным покатился под обрыв к реке.

От орудийной стрельбы гудело все вокруг, вздрагивала земля от взрывов. Через реку
переправлялись главные силы армии. По переправам била артиллерия из станицы
Григорьевской. Гранаты ложились повсюду по снежному полю, падали в реку – взлетали
столбами воды.
Пехота белых переправлялась – по двое – на конях. Лошади пятились, заходя в быструю
реку, их кололи штыками. С крутого и разъезженного берега вскачь съезжала орудийная
запряжка. Валясь со стороны на сторону, орудие скрывалось под водой. Ездовые били
плетями, тощие кони кое-как выволакивали пушку на горб полузатопленного моста. По
сторонам падали, рвались снаряды, кипела вода. Кони становились на дыбы, путались в
постромках.

Поскакали вниз пулеметные двуколки, мимо моста – в реку. Поплыли, закрутились. Одну
перевернуло, понесло вместе с конями и с людьми, вцепившимися в колеса. С неба
скользнула в эту кашу граната, и высоко поднялись в водяном столбе осколки дерева и
клочки разорванных тел.
На берегу вертелся на грязной лошадке небольшой человек с бородкой, в коричневой
байковой куртке, в белой, глубоко надвинутой папахе. Грозя нагайкой, он кричал
высоким, фатовским голосом. Это был генерал Марков, распоряжавшийся переправой. О
его храбрости рассказывали фантастические истории.

Марков был из тех людей, дравшихся в мировую войну, которые навсегда отравились ее
трупным дыханием: с биноклем на коне или с шашкой в наступающей цепи, командуя
страшной игрой боя, он, должно быть, испытывал ни с чем не сравнимое наслаждение. В
конце концов, он мог бы воевать с кем угодно и за что угодно. В его мозгу помещалось
немного готовых формул о боге, царе и отечестве. Для него это были абсолютные
истины, большего не требовалось. Он, как шахматный игрок, решая партию, изо всего
мирового пространства видел только движение фигур на квадратиках.

Он был честолюбив, надменен и резок с подчиненными. В армии его боялись, и многие
таили обиды на этого человека, видевшего в людях только шахматные фигуры. Но он был
храбр и хорошо знал те острые минуты боя, когда командиру для решающего хода нужно
пошутить со смертью, выйдя впереди цепи с хлыстиком под секущий свинец.