Page 65 - Хождение по мукам. Восемнадцатый год

– Мне кажется, – нам лучше расстаться, Иван.

Тогда же он начал решительно хлопотать через Рублева о зачислении своем в Красную
Армию и в конце марта уехал с эшелоном на юг. Даша провожала его на перроне
Октябрьского вокзала и, – когда окно вагона поплыло, – горько заплакала, опустив
вязаную шаль на лицо.
Много сотен верст исколесил с тех пор Иван Ильич, но ни бой, ни усталость, ни лишения
не заставили его забыть любимого заплаканного лица в толпе женщин у прокопченной
стены вокзала. Даша прощалась с ним так, как прощаются навсегда. Он силился
понять, – в чем же не угодил ей? В последнем счете, конечно, только в нем лежала
причина ее охлаждения: ведь не у нее же одной родился мертвый ребенок. Не
революция же вырвала у нее сердце… Сколько супружеских пар, – он перебирал в
памяти, – теснее прижались друг к другу в это грозное, смутное время… В чем же была
его вина?

Иногда в нем подымалось возмущение: хорошо, найди, милая, поищи другого такого, кто
будет с тобой так же тютькаться… Мир трещит по всем швам, а ей дороже всего свои
переживания… Просто – распущенность, привычка питаться сдобными булочками– а не
хочешь ли черненького, с мякиной?
Все это верно, все так, но отсюда был дальнейший вывод, что Иван Ильич сам отменно
хорош и не любить его преступно. На этом каждый раз Иван Ильич спотыкался…
«Действительно, ну-ка, что во мне такого особенного? Физически здоров – раз. Умен и
интересен чрезвычайно? – нет, нормален, как десятый номер калош… Герой, большой
человек? Увлекательный самец, что ли? Нет, нет… Серый, честный обыватель, каких
миллионы… Случайно выхватил номер в лотерее: полюбила обольстительная девушка, в
тысячу раз страстнее, умнее, выше меня, и так же непонятно разлюбила…»
Так, оглядываясь на себя, он думал: не в том ли причина, что он не по росту этому
времени, мал, – что и воюет-то он даже по-обывательски, будто служит в конторе? Ему не
раз теперь приходилось встречать людей, страшных во зле и добре, непомерной тенью
шагавших по кровавым побоищам… «А ты бы, Иван Ильич, хотя бы врага во всю силу
возненавидел, смерти бы как следует испугался…»
Ивана Ильича все это очень огорчало. Сам не замечая того, он становился одним из
самых надежных, рассудительных и мужественных работников в полку. Ему поручали
опасные операции, он выполнял их блестяще.
Разговор с Сергеем Сергеевичем заставил его сильно задуматься. Развеселый, казалось,
командир тоже корчился от муки… Да еще какой… А Мишка Соломин? А Чертогонов? А
тысячи других, мимо которых проходишь бездумно? Все они в рост со временем,
косматые, огромные, обезображенные муками. У иных и слов нет сказать, одна винтовка
в руке, у иных – дикий разгул и раскаяние… Вот она – Россия, вот она – революция…

– Товарищ ротный… Проснись…
Телегин сел на койке. В вагонное окно глядел золотистый шар солнца, вися над краем
цыплячье-желтой степи. Широколицый, рыжебородый солдат, красный, как утреннее
солнце, еще раз тряхнул Ивана Ильича:

– Срочно, командир требует…
В купе у Сапожкова все еще горела вонючая лампочка. Сидели – Гымза; комиссар полка
Соколовский, черноволосый чахоточный человек с бессонно горящими черными
глазами; двое батальонных; несколько человек ротных и представитель солдатского
комитета, с независимым и даже обиженным выражением лица… Все курили. Сергей
Сергеевич, уже во френче и при револьвере, держал в дрожащей руке телеграфную
ленту.
– «…таким образом, неожиданный захват станции противником отрезал наши части и
поставил их под двойной удар, – хриповато читал Сапожков, когда Иван Ильич